Любивший Мату Хари - [25]

   — Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила она. — Ты выглядишь усталым.

Он и в самом деле выглядел почти мертвецом, серо-бледным, с тёмными кругами под глазами.

   — Это — нервы. У меня нервы в плохом состоянии.

   — Да, но ты знаешь, что при этом рекомендуется какао. Я сварю тебе немного замечательного какао.

Он хмыкнул, отмахиваясь от неё:

   — Лучше дай мне бренди, Маргарета. И побольше.

Она, не глядя, дала ему бренди в грязном стакане и уселась у его ног на полу. В лучшие дни они были способны просиживать так часами, пока Кирперт не напивался до беспамятства.

   — Я сегодня получила письмо, — небрежно сказала она. — От моего агента.

Он бросил на неё взгляд, который она знала и прежде: «Твои личные дела меня мало интересуют».

   — Идут переговоры об ангажементе.

Он промямлил что-то в ответ, но явно нельзя было быть менее заинтересованным.

   — На самом деле, я думаю, они хотят, чтобы я снова танцевала в Мадриде. — Это было не вполне правдой, скорее ей нравилось, как это звучит: «Они хотят, чтобы я снова танцевала в Мадриде».

   — Мадрид — помойная яма.

   — Да, но речь идёт ещё и о деньгах.

   — Каких деньгах? Тебе не нужны деньги. Деньги тебе даю я.

В другой день, в другом настроении она даже не потрудилась бы ответить. Его понятиям о женщинах и о жизни никогда невозможно было противостоять. Но сегодня она не смогла разыгрывать перед ним покорную и застенчивую танцовщицу. И даже не пыталась делать вид.

   — Всё же, дорогой, думаю, я попробую. Да, я определённо попробую.

   — Налей мне ещё выпить, Маргарета.

   — Я не уверена, что ты понимаешь, дорогой.

   — Разумеется, понимаю. Налей мне ещё.

   — Я уезжаю пятнадцатого.

   — Выпить, Маргарета. Я хочу ещё выпить.

   — Трудно сказать, сколько времени меня не будет.

Он потянулся к её плечу, рассеянно проводя пальцем вдоль ключицы. Затем, внезапно схватив её за волосы, оттянул её голову назад.

   — Выпить, Маргарета! Налей мне выпить.

   — Мне больно.

   — Выпить.

Она, не говоря ни слова, пересекла комнату. Кувшин стоял на каминной полке слева, но руки её тряслись так сильно, что ей пришлось перенести его на стол, чтобы не расплескать. Возвращаясь со стаканом бренди в левой руке к его креслу, она, казалось, не могла поднять глаз... до тех пор, пока не увидела его вплотную, недвижного.

   — А теперь дай его мне, Маргарета. Дай мне.

Она, должно быть, подождала две или три секунды перед тем, как выплеснуть стакан ему в лицо. Следующие секунду или две никто из них не двигался. Наконец Кирперт поднялся и отвесил ей пощёчину. Она качнулась назад от его удара, закричала, когда он ещё раз ударил, изо всех сил, тыльной стороной ладони. Третий удар поверг её на колени, всхлипывающую, в распахнутом до бёдер халате, в уголках рта виднелась кровь.

   — Выпить, Маргарета. — Голос его был твёрд, но тих — солдат, обращающийся к неразумному ребёнку. — Налей мне выпить.

Когда она не ответила, он вновь ухватил её за волосы, притягивая её лицо к своему.

   — Выпить.

Его глаза были голубыми, с золотыми крапинками, и они удерживали её какое-то мгновение, прежде чем она выплюнула:

   — Иди к чёрту. Прямиком к чёрту.

Она увидела, как его глаза слегка сузились, следом ещё один жалящий удар лишил её дыхания, и она упёрлась взглядом в бордюр из стилизованных птиц, вытканных по краю ковра.

Он медленно надвигался на неё, потом, просунув руки под халат, разорвал его на длинные полосы. Когда её руки инстинктивно дёрнулись к груди, он свёл оба запястья вместе, придавливая её голову к полу. Мгновение они оба оставались недвижными, тяжело, ритмично дыша.

В зеркале на противоположной стене она видела нелепую свою позу — вроде подготовленного для жарки цыплёнка со связанными лапками и крылышками. Кирперт снял брюки и опустился на колени рядом с нею. Его глаза помутились, и она не смогла удержаться, чтобы не поморщиться, когда он скользнул между её ног. Затем он навалился на неё разъярённым призраком, продвигаясь глубоко внутрь.

Когда он закончил, он оставил её на полу, слегка дрожащую, но не издавшую ни звука.

Он одевался в полумраке, наблюдая за нею, всё ещё молчащей. Мимолётное отражение его профиля в зеркале вызвало у неё только мгновенную мысль: по-немецки... Он заговорил плоскими фразами, без эмоций, как будто ничего не произошло:

   — Я не смогу увидеться с тобой в пятницу... У меня есть предварительные договорённости.

Она потянулась к постельному покрывалу в вялой попытке прикрыть себя.

   — Убирайся.

   — Если, однако же, я понадоблюсь...

   — Убирайся отсюда.

Долгое время после того, как он ушёл, она не шевелилась. Было всё ещё рано, в окрестностях стояла тишина. Просто ещё один вторник, завязнувший во времени. Мало-помалу она вернулась к своим обычным занятиям: вымыла волосы, приняла ванну, разобрала кровать. Уличные звуки вдалеке вызвали у неё печаль, поэтому она поставила ещё одну пластинку на граммофон.

На левой щеке её был синяк, синяки на запястьях. Её они не смущали. Только мужчина может волноваться о подобных пустяках. Мужчины... такие тщеславные, такие глупые.

Сон преодолел её досаду и печаль, во сне она видела дочь, которую едва знала, и дом в деревне, который никогда не видела. Они будут жить, как только могут жить независимые женщины: сушить волосы в саду, заросшем нестриженой травой и трубками гибискуса, болтать за чаем с печеньем. Мужчины станут для них существами второстепенными, приносящими письма, рубящими дрова, убивающими друг друга. Знаменитые артисты будут приезжать по воскресеньям. И если иногда этих простых удовольствий будет недостаточно, можно всегда обратиться к такой безобидной душе, как Чарльз Данбар из отеля «Эспланада».