Любительницы искусства - [4]

Гастроль у фокусника

На сцене городского театра заезжий «профессор магии, гипнотизёр и предистирижатор» Фальке со своим помощником делают кой-какие приспособления к вечернему представлению. Сцена освещена, но зрительный зал зияет темнотой. От этого фигуры на сцене кажутся гораздо резче, рельефнее. Фальке — неопределённой национальности. Он сухощав, высокого роста, с крупными чертами лица, быстрыми, чёрными глазами, с курчавой, полуседой шевелюрой, нафабренной эспаньолкой и в коротенькой франтовской курточке. Помощник его маленький, прихрамывающий человек с рыженькой, мочальной бородкой — из юрких, вездесущих ярославцев. Одет более, чем печально. Фальке то и дело на него кричит, топает ногами и ругает «русским ослом». Ярославец, прихрамывая, суетливо бегает по сцене и что-то бормочет себе под нос. Фальке, развалившись сидит на стуле, спиной к зрительному залу, и попыхивает сигарой.

— Катова? — спрашивает он помощника своим птичьим, гортанным голосом.

— Кажись, будто всё… — отвечает тот, останавливаясь и оглядываясь кругом.

— Сторож! — на весь театр вскрикивает Фальке. — Сторож! Сторож!

Из-за декорации, изображающей средневековую улицу, показывается заспанная, давно небритая физиономия театрального сторожа Власыча. Позёвывая, он приглаживает ладонью всклокоченные волосы и довольно либеральным тоном спрашивает:

— Чево вам угодно?

— К вечер таставай мнэ пожалист тэвочки.

Физиономия сторожа выражает недоумение.

— Три штуки, — вставляет ярославец, — лет, эдак, восьми-десяти…

— А-а-а! — произносит сторож. — Представлять, значит?..

— Да, да, нам для живой картины нужно… Душ изображать…

— Таставай нэнрэменно. На вотка полючаешь! — добавляет Фальке и, надев пальто с цилиндром, уходит из театра.

— Ишь ты, ведь, дело-то какое! — сам с собой рассуждает сторож. — Где я тебе их достану? Кабы свои были, так так! А то где их взять-то? На водку-то оно, конечно, на водку… Без этого и думать нечего, а только, вот, где их взять-то? Ба, да у Фёдорова портного девчонка есть! Бойкая такая девчонка, везде без призору бегает… Пойду-ка поговорю с ей, можа, и подруг каких подберёт, право! Бойкая такая девчоночка…

Сторож тушит лампы, запирает театр и отправляется к портному Фёдорову.

Вечер. Театр ещё не освещён. Коптят только две лампы у кулис, по бокам занавеса. В райке, с правой стороны, опираясь подбородком на барьер, сидит смазливенькая горничная и, пощёлкивая подсолнухами, сплёвывает кожурки прямо в партер. С левой стороны, как раз против горничной, сидит напомаженный военный писарь с серебряной цепочкой от несуществующих часов и, покручивая ус, всеми силами старается обратить на себя внимание vis-Ю-vis. Но горничная всецело погружена в своё занятие и в созерцание пустых стульев партера.

По узенькой деревянной лестнице балкона раздаётся топот и детский смех.

— Вот и садитесь тут на первой-то лавочке, — слышится голос сторожа, — ничего, садитесь, я скажу там, никто вас не тронет, а нужны будете, так я позову вас… Садитесь, ничего!

Оля, Катя и Варюшка садятся на балконе, против сцены, и тотчас же перегибаются через барьер со страхом и изумлением заглядывая вниз.

— Эка, девыньки, страсть-то какая! — говорит Катя.

— Н-да, махина! — соглашается Оля.

— Не дай Бог туды кувырнуться! — вставляет Варюшка и подальше отодвигается от барьера.

— Кого же это нас заставят представлять? — с улыбкой задумывается Катя. — Да и как мы будем-то, девыньки? Ничего-то ведь не умеем… Страх даже берёт!

— Ну, вот! — отвечает Оля. — Фокусники-то они дошлые: в одну минуту всему научат! Может быть, турками нарядят или пажами…

— Сторож-то говорил души представлять, — замечает Варюшка. — А каки таки души, кто их знаете?

— Может быть, — пытается разгадать Катя, — усопшие тени мертвецов…

— О, Господи! — вздыхает Варюшка, — страсть-то какая! Боязно, девыньки… Потом, пожалуй, всю ночь и не уснёшь!

Подруги заливаются над Варюшкой звонким, весёлым смехом.

— Глупая! Кабы всамделишные мертвецы, а то преставление! Чего же бояться-то?

Варюшка с сомненьем покачивает головой и, позёвывая, апатично оглядывает театр.

Мало-помалу публики начинает прибавляться. Привалила целая ватага семинаристов, мастеровые, приказчики, швейки. Лампы зажигаются. В оркестре показывается голая как колено голова контрабасиста. Две ложи подряд занимаются многочисленным купеческим семейством. В партере появляются офицеры, гимназисты, дамы. «Наголодавшись» после разбежавшегося драматического товарищества, обыватели рады и чёрной магии. На сцене раздаётся первый звонок. Из подземелья в оркестре длинной вереницей тянутся музыканты. Они рассаживаются за свои пюпитры, вынимают из футляров скрипки, флейты, валторны, перелистывают ноты, протирают очки, сморкаются. Опираясь на загородку оркестра, два-три местных «льва» разглядывают в бинокли публику и раскланиваются по сторонам. Сдержанный говор, смех, шуршание платьев. В райке там и сям раздаются робкие, одинокие хлопки. Постепенно они делаются дружнее и, наконец, разражаются одним могучим треском. В ответ на сцене дают второй звонок. Музыканты нестройно пилят и пищат, настраивая инструменты и заглушая говор толпы. Появляется дирижёр и взмахивает своей палочкой.