Любитель парков и аллей - [4]

Иван Семенович повернулся на другой бок, длинно вздохнул и опять задумался. Конечно, жизнь его не баловала, не одарила какой-то там особенной судьбой, но и жаловаться грех. Жив-здоров, квартиру имеет, работа приличная, а что еще надо? «Вихрь» хоть сейчас может взять за наличные. Так бы вот и жить: спокойно, уверенно, не пытаясь обогнать чужое счастье. Но вот иногда, вечерами особенно, вдруг вспоминаются дети, играющие в песочнице на дворе, и рядом их мамы с каким-то особенным выражением на лицах. И в один миг все вокруг начинает казаться пустым и бессмысленным, словно он, Иван Семенович, случайно живет на земле.

Сквозняков сел в постели, потом пошел на кухню и напился из чайника. Сна не было, и даже предчувствие сна не приходило. И тогда он подумал: «Завтра пойду и все скажу. А что? Ведь не убьет меня за это. Все так делают, а я-то чем хуже? Так и скажу: простите меня, Лиза, я пришел сказать вам, что…» Тут Иван Семенович споткнулся, поискал подходящие слова, не нашел и не опечалился: они, слова эти, были в его взволнованности, в глазах его и мыслях. И что самое главное: Иван Семенович каким-то шестым чувством догадывался, что Лиза ждет и желает тех слов, которые он только что не смог найти, что слова эти завтра отыщутся.

И еще долго думал Иван Семенович о завтрашнем дне, и что-то ласковое и светлое брезжило ему впереди, и жизнь казалась бесконечной, как путь до тех звезд, что заглядывали к нему через шибку окна мимо приотдернутых штор.

VII

Утром, пока Иван Семенович гладил костюм, чистил ботинки и вообще с особенным тщанием приводил себя в порядок, набежали невесть откуда тучи, низко покрыли город, медленно и безмолвно просыпались холодным дождем. Асфальт загустел темнотою, зашумела вода в колодцах, унося царством подземных труб первые желтые листья, оброненные осенью. Но Иван Семенович ничего этого не заметил, увлеченный сборами и предстоящим разговором с Лизой, о котором он, правда, думал уже не столь уверенно, как ночью. Теперь он усиленно сожалел о том, что был слишком нерешителен минувшим вечером, что будь он немного посмелее, все бы тут же и выяснилось, и не надо было сейчас мучиться в напрасных сомнениях. И медлил Иван Семенович, бестолково кружил по квартире, все отыскивая какие-то причины для задержки. Наконец никаких причин не осталось, Иван Семенович погрустнел и вышел из дома. И здесь, на улице, он заметил, что тучи в город пришли вместе с неожиданно крепким промозглым ветром, безжалостно секущим листья деревьев, что люди надели плащи, но и в них торопились укрыться в дома от пронизывающего напора воздуха. Иван Семенович поежился, растерянно оглядел свой выходной костюм, но в дом возвращаться не решился (пути не будет), заспешил по опустевшему тротуару…

— Здорово, агент! — Михаил сидел на крыльце магазина под высоким крытым гофрированной жестью, деревянным козырьком. Он сидел и насмешливо смотрел на промокшего Ивана Семеновича, в нерешительности замершего у крыльца. — Ты это куда собрался?

— Здравствуй, Михаил, — глухо ответил Иван Семенович, почувствовав легкий зуд в культе.

— Куда собрался, говорю?

— Никуда. — Иван Семенович почему-то оробел перед Михаилом.

— А чего в костюм выпендрился? Дождь шпарит, а ты в костюме шляешься.

Грубый тон Михаила покоробил Ивана Семеновича, ему было как-то стыдно и неловко перед ним, в то же время хотелось ответить с достоинством, самую чуточку приструнить Михаила. Сквозняков зябко передернул узкими плечами, откашлялся и тихо спросил:

— А что, собственно, в этом плохого?

— В чем?

— Ну, в моем костюме. Суббота. У меня выходной день…

— Так и иди в ресторан, в своем костюме, — грубо перебил Михаил, — чего сюда-то прешься? К Лизке? Она на работе, при исполнении, так сказать, своих обязанностей.

Иван Семенович окончательно растерялся и от растерянности вымучил из себя жалкую улыбку.

— Что-нибудь случилось, Михаил?

— Чего случилось, ничего не случилось. — Михаил поднялся и насмешливо оглядел съежившегося под дождем Ивана Семеновича. — Случилось… Слишком часто ты стал сюда наведываться, вот и случилось. А мне это не по душе, понял? Пошутили и будя! Привет! — Михаил вытянул руку, указывая направление дальнейшего пути Сквознякова.

Иван Семенович послушно посмотрел в этом направлении, потом на Михаила, и на его лице все еще умирала жалкая улыбка. Он ничего не понимал, он только чувствовал все усиливающийся зуд в культе и непреодолимое желание сейчас же у этого вот крыльца умереть. Ему казалось, что вместе со смертью исчезнут Михаил, дождь, болезненный зуд в культе, стыд и собственная беспомощность, и где-то там, бог знает где, останутся только он и Лиза.

— Так что ступай, агент, — усмехнулся Михаил, — любитель парков и аллей.

И по косо секущему дождю, по мокро взбугрившемуся асфальту, сквозь редко падающие листья тихо и грустно ушел человек.