Любить не просто - [83]

Степан Степанович отодвинул недопитый стакан. Взгляд его упал на листок настольного календаря — там его рукой была аккуратно вписана фамилия Дробышева. Поначалу Лозовой даже обрадовался, что Георгий Николаевич позвонил, что приедет в Подольск, — ведь столько лет не видались. Но Дробышев уточнил, что приедет по зареченскому делу. И тогда его приподнятое настроение от предстоящей встречи выветрилось. Ожидание стало нестерпимым и тягостным.

Было что-то неприятное в том, что бывший его генерал Дробышев втянут в дело Маковея и что он знает или догадывается о причастности Лозового к нему. В статье его имя упоминалось вскользь. Но он ясно понимал, что заступничество за Дидуха — не тайна для тех, кто глубже интересовался этим делом.

В конечном счете, раз он хозяин в своем управлении, то отвечает и за эту школу и вправе делать перестановки кадров по своему разумению. А Маковея он тоже не обидит. Вот нет у него директора в железнодорожном техникуме… Так что Маковей даже выиграет!..

Формально это так. А на практике сколько жизненных судеб, характеров, привычек стоит за всем этим! Так было всегда, и Степан Степанович это хорошо понимал. С давних пор. Так же, как и то, что руководителю нельзя отклоняться в сторону из-за временного неудобства для кого-нибудь или для себя самого, нужно всегда видеть главную перспективу. Тогда наверняка не собьешься с пути. Все остальное — частности, и они, по меньшей мере, не должны мешать основному. Инцидент с Маковеем — маленькая частность, она не повредила основному делу. Ему могут указать, что негуманно поступил. И он не станет спорить с этим. Ведь всем не скажешь, что делал это не ради Дидуха. Дидух ему не нужен. Делал ради Нины Васильевны, которая пришла просить за него. Но кто поймет его? Не каждый ходил на грани жизни и смерти. Не каждый знает, как ноет рубец от осколка, который вытащила когда-то Нина Васильевна!..

Страшно подумать — прошедшие десятилетия не пригасили в нем прежней юношеской нежности, трепетного восторга перед ней. Видел ее все такою же — высокой, русокудрой, сильной, стремительной. Казалось, даже не замечал, что перед ним стояла теперь уже немолодая женщина с сеткой морщин под глазами. Видел все те же вишнево-теплые глаза. Прислушивался к ее голосу — он не состарился, нет, стал как бы наполненнее.

Думал, что свыкся с тем, что все это не для него. Но она появилась перед ним — и все снова ожило в нем. Он был благодарен ей за эту неугасающую любовь. И готов был выполнить ее просьбу — такой пустяк! — насчет Дидуха. Хотя, наверное, этот ее Дидух с выпученными наглыми глазами и претензией на руководящую должность не заслуживал такого внимания. Впрочем, он ничего не знал о семье Нины и не хотел ничего знать. Он рад, что сделал Нине Васильевне доброе дело… Он очень рад!..

В ожидании Дробышева Лозовой выверял, взвешивал свои действия, мысли и чувства, сердился, нервничал, но не находил в себе равновесия. В зареченской истории правда Маковея перетягивала на весах. И он чувствовал, что ее нельзя уладить так просто.

— Это его кабинет? Ну, мебели наставили! — Дверь открылась — на пороге стоял генерал Дробышев.

Лозовой вскочил. Рокочущий бас Дробышева поднял его, как по тревоге, и он на миг замер, как когда-то, еще на фронте.

…Когда оба насладились воспоминаниями, когда притихла растревоженная память, Дробышев приступил к зареченской истории. Лозовой честно рассказал генералу обо всем, как мог. Прищурив левый глаз, нахмурив косматую седую бровь (Лозовой вспомнил, как когда-то они страшились гневного взлета его широких черных бровей, из-под которых вдруг вспыхивали глаза), Дробышев налег грудью на стол.

— И как это такое врезать! Черти бы тебя побрали!

— Да ведь не просто это, Георгий Николаевич! На этот раз вы меня не выручите.

— Выручишь сам себя, если захочешь. А из всего, что ты мне поведал, скажу: ты думал, делаешь добро Нине Васильевне, а не тому паршивцу. А вышло наоборот.

— Я платил ей… за преданность делу…

— Брось! Когда за преданность платят, она перестает служить своей цели… Я уверен, Дидух ее силой послал сюда, чтобы спасти свое честолюбие.

— Вероятно. Но… я уже не могу отступить.

— А совесть? — Генерал уколол взглядом и сам ответил: — Вот то-то и оно! Легкомысленное отношение к людям умеет мстить. И тебе тоже мстит. Чувствуешь?

— Чувствую, — вздохнул Лозовой.

— Тебе остается одно — самому пойти в Каноссу. Все переменить самому — своей же властью вернуть Маковея на пост директора, ведь все равно он туда вернется. Это раз. А второе — публично извиниться перед ним, перед учителями, родителями. Перед Батурой и его матерью — отца у него нет.

— Это невозможно. — Лозовой потупился. — Я Маковея заберу сюда, в Подольск. Дам ему техникум. У нас тут огромный техникум — и нет директора. Я уже думал об этом, даже письмо направил Маковею.

Дробышев сунул руку в карман.

— Вот оно, твое письмо. Маковей не хочет в Подольск. Написал Батуре и письмо твое переслал.

Лозовой вспыхнул:

— Не пойдет? Так чего же он хочет?!

— Твоего извинения. Вот какой малости — всего только извинения… Сочувствую тебе, Степан. В его положении — учти, это наименьшее. Да что тебе говорить? Мы как-то отвыкли от простой и очень естественной формы человеческих отношений — извинения. Кажется, сложно ли — послать письмо, а то и проехаться в Заречье и сказать: так и так, мол, виноват перед вами, думал, плачу долг за добро, а вышло всем зло. Поймите и извините! Увидел бы, как это поднимает человеческое достоинство.