Любить не просто - [82]

— Странно.

— Даже очень.

— А ведь был твоим другом, кажется?

Дробышев резко поднялся с кресла, начал широкими шагами мерить комнату.

— За что же он тебя невзлюбил, Андрейка?

— Кто знает. Наверно, за своего папашу обиделся. Директор завода в моей последней пьесе повторяет его излюбленные словечки. Да и некоторые моменты его деятельности я изобразил.

— Веремейко и Безбородько. Два сапога — пара. Ну, этот Веремейко — понятно. Хочет оправдать себя в глазах общественности, а Валентин? Чего хочет добиться своим подслуживанием Веремейко?

Георгий Николаевич нахмурил широкие черные брови.

— А для меня тут никакой загадки нет, — усмехнулся Андрей. — Журналист он, прямо скажем, никудышный. Ни таланта, ни страсти, ни широты взгляда, ни каких-то стремлений. Кроме одного — во что бы то ни стало выделиться. Командовать другими.

— Что ты мне рассказываешь о нем? Я-то ведь знаю. Ведь прежде он часто бывал у нас в доме. Конечно, из-за Маргариты. От него я и узнал о том, что произошло у вас в редакции.

— Согласитесь, Георгий Николаевич, на этого субъекта я даже не могу обижаться. Я и не обижаюсь. Пускай тешит свое самолюбие. Ведь это просто случайное стечение обстоятельств: попади в трудное положение не я, а тот же Веремейко, Валентин поступил бы точно так же.

Георгий Николаевич вздохнул.

— Да, когда-то мы говорили, что с такими людишками в разведку нельзя идти… Давай-ка выпьем, чтобы весь этот мусор человеческий отсеялся.

— Вот за это я и воюю — своей пьесой. Ну что ж, налейте!

— А, наконец вы встретились! — вдруг зазвенел за спинами голос Маргариты. — Добрый вечер!

Батура вздрогнул от неожиданности. Покраснел, вжался в кресло. Словно стыдился чего-то. Украдкой взглянул на возбужденное лицо Маргариты. Оно прямо сияло от радости. Даже обидно стало, что он никогда не мог дать ей такой наполненности жизнью.

— Как житье-бытье, Маргарита? У вас новый поэтический взлет?

— Ой, не знаю, Андрей, как и сказать. Но работаю много. Может, все это кончится ничем.

— Садись, дочка, поужинай с нами, — заспешил Дробышев.

— Разве что на минутку. Тороплюсь. Выступление у меня на комбинате.

— Все будет хорошо, Маргарита. Это благодарная аудитория.

— Ты думаешь? — вскинула на него теплый взгляд, и в ту же минуту телефонный звонок вихрем сорвал ее с места. Андрею послышалось что-то обидное для него в этих односложных «да» и «нет».

Маргарита сразу начала прощаться.

— Еще рано, может, посидела бы несколько минут. — Георгий Николаевич пытался спасти положение, но Маргарита схватила со стола бутерброд с колбасой и на ходу кинула:

— Меня ждут, не могу!

— Кто может остановить женщину, которая бежит за любовью? — речитативом проговорил Батура, разглядывая одновременно журнал.

— Ну, вот что, милая, — неожиданно поднялся Дробышев, — Сегодня я тебя не удерживаю, но имей в виду; что надо сказать этому прохвосту, чтобы он избавил нас от своих визитов. И лучше будет, если ты сама это сделаешь. Да-да, так и скажи, мол, старик генерал скомандовал от ворот поворот.

С самого утра Степан Степанович Лозовой был в плохом настроении. Не то чтобы у него что-то не ладилось на работе — тут все шло как нужно, а какая-то хмурая туча давила. Наверно, виной всему погода, частая смена атмосферного давления, бешеный ураганный ветер, который поднялся ночью над городом, прокатился упругими волнами по крышам. Ох этот март, месяц перемен!

В кабинет заглянула секретарша:

— Чай приготовить?

Это означало, что уже десять часов. Он ничего не сказал в ответ.

Нинель Сергеевна растерянно пожала плечами. Задумалась. Уже немолодая женщина, она за много лет своей работы редко видела Степана Степановича в таком настроении. По опыту знала: в этом случае нужно заварить чаю, крепчайшего, до черноты, ароматного, положить на блюдечко бутерброд или пирожное и все это молча поставить перед Степаном Степановичем. Нехотя съест он бутерброд, выпьет чай и через несколько минут подбодрится.

Нинель Сергеевна включила электрический чайник и поспешно достала из ящика стола разноцветные пачки: чай индийский, грузинский, цейлонский… Она знала секрет бодрящего, ароматного напитка. Еще бы граммов десять коньяку, ничего лучше и не придумаешь на такой случай.

Секретарша возилась дольше, чем обычно, и Степан Степанович поймал себя на мысли, что его Нинель с годами стала неповоротливой. Но вот чай уже на столе. Он поспешно сделал глоток и обжегся. Что это она кипяток подсунула? Да, не та его Нинель. И чай не тот… А он? Таков ли, каким был?

Рассердился на себя за эти мысли. Пригладил реденькие, совсем белые волосы, вернее, то, что осталось от упругой и непокорной шевелюры. Поредевшие волосы всего обиднее подчеркивали возраст. Не так беспокоили впалые щеки, глубоко врезанные дуги морщин у губ и тяжеловатый плоский подбородок, выбритый до синевы, — от них в лице прибавлялось твердости, суровости. Нижнюю часть лица уравновешивал высокий лоб, он за последние годы стал выше и сделал лицо просветленнее, яснее. Даже с первого раза, увидев такое лицо, почувствуешь, что перед тобой человек волевой и властный. Так о чем же грустить?!

Прожитые годы, бесспорно, придают больше твердости, опыта, уверенности, но что-то и уносят с собой. Что именно, не хотелось додумывать, так как это не прибавит ему спокойствия. А человек, чтобы трудиться, творить, должен быть уверенным в себе.