Любить не просто - [66]

В верхние стекла заглядывает полоска неба. Оно тоже белое, выцветшее. Иногда проплывет по нему серебряное облачко и растает. И снова нужно ждать его часами в этой пустой белой палате. Даже ночью нет отдыха Соломее от этой белизны.

Звала медсестру, просила ставить на ее столик возле кровати цветы или хоть ветку с листьями. Медсестра появлялась тоже во всем белом. Выслушав ее, отрицательно качала головой: цветов в палату нельзя. Соломея знала, что нельзя. Но просила. Она здесь уже так долго!

Медсестра все-таки поставила возле нее вазу с лиловыми, синими, красными астрами. Сперва Соломее стало легче. А потом пропал интерес ко всему, пришло безразличие. Теперь ее ничто не раздражало и не радовало. Беспокоило лишь одно: как повернуться на бок, потому что спина затекла. Пробовала сама — не получалось. Звала сестру.

Взгляд неподвижно остановился на каком-то темном пятнышке на потолке. Она всматривалась в это пятнышко, и вдруг потолок качнулся, как будто начал приближаться к ней все больше, больше. Вот-вот придавит своею белой глыбой.

Соломея испуганно перевела взгляд на стену… но и стены начали надвигаться на нее. Ее как бы обступили холодные скалы-айсберги.

И тогда заметила, как над нею низко наклонились чьи-то глаза — большие, зеленовато-карие глаза. Они смотрели на нее сквозь стекла очков. Испуганно и удивленно. Это, наверно, они спасли ее, расплавили белый ледяной дом.

— Ты меня звала, Соломея? — глухой, встревоженный голос.

Да, она звала к себе Бориса. Того, которого знала прежде, в свою весну. Она не могла отойти так просто, не повидавшись с ним. Непременно нужно сказать ему главное… непременно. В сердце у нее уже нет ни злобы, ни ненависти к нему. Нет и уважения. Все это ушло в прошлое… Нужно спешить! Айсберги не исчезают, дышат на нее вечным холодом, ждут…

— Тебе худо? Не разговаривай… Я подожду. Тебе нужно хорошенько отдохнуть, Соломея. Взять путевку полечиться. Я могу помочь тебе.

Отрицательно покачала головой. К чему здоровые люди всегда говорят это безнадежно больным? Чтобы еще сильнее досадить им, заронив надежду на жизнь, с которой они успели уже распрощаться?

— Не нужно ничего, Борис. Сердце уже отказывает…

Тихо, чуть слышно начала говорить. Она никогда не побеспокоила бы его, если бы не Мирослава. Теперь Мирослава останется одна. И Борис — единственный родной ей человек. Да, да… Мирослава — его дочь. И ее. Еще жива Мария, сестра Соломеи. Но Мария далеко теперь, за границей с мужем. Значит, он один…

Остановилась. Ждала ответа. Он весь напрягся, но молчал.

— Не бледней так, Борис. Вытри свой влажный лоб. Как хорошо, когда, умирая, знаешь, что умрешь не весь, что частица тебя — жива…

Соломея с трудом перевела дыхание. Устало закрыла глаза. Еще бы немного сил прибавилось — ведь она должна сказать все.

— Послушай… Ты же знаешь ее. Она гордая и честная. Ей будет трудно в жизни. Люди не всегда бывают справедливы друг к другу. Это коллективное выступление против нее… Какая чушь! Для нее это неизлечимая рана. Она уйдет от вас, я знаю. Но этого нельзя допустить. Я боюсь за нее, Борис. Оттого и не сдержала обещания.

— Обещания… О чем ты?

— Я дала слово Сашку не открывать тебе тайны нашей Мирославы… Он сказал, что ты недостоин зваться отцом своего ребенка. Это была бы слишком большая честь для тебя.

Борис Николаевич резко отшатнулся. Нервно закинул полу белого больничного халата. Снял очки, снова насадил на нос.

— Соломея!.. Выслушай!..

— Помолчи. Ты не можешь оправдаться. Да и чего стоят твои слова? Ты всегда шел по поверхности. Не углублялся. Что ты знаешь о жизни?

— Соломея…

— Молчи.

— Нет, Соломея, я не могу так уйти. Я вижу, ты никогда меня не понимала. Я хочу сказать, что я не такой, каким ты меня считаешь! Поверь… Я всегда честно служил своим идеалам.

— Ты служил не честно, а верно.

— Да, и верно.

— Ты был службистом. А нужно быть человеком… Я рада, что Мирослава тебе чужая.

— Я не могу поверить…

Соломея откинула голову к стене.

— Прошу тебя. Если можешь — поддержи ее в трудную минуту. Только не говори ничего. Ей будет стыдно и горько. Она откажется от тебя…

— Извини, Соломея… столько лет ты молчала… А теперь — такая неожиданность…

— Ты всегда был трусом, Борис. Ты хорошо знаешь, что это правда.

Долгим холодным взглядом смерила его. Борис Николаевич усиленно вытирал платочком лоб, поправлял очки, озирался смущенно, словно искал какого-то убежища своему отчаянию.

Он был ошеломлен.

— Иди, Борис… Прощай…

Он сидел. Не мог сдвинуться с места.

Соломея отвернулась к стене. В уголках глаз блеснули слезинки. И застыли…

…Борис Николаевич с трудом переставлял ноги. Как тяжелобольной. Пока шел к своему кабинету, несколько человек останавливали его, о чем-то говорили. Он смотрел им в глаза и, пожалуй больше по привычке, кривил губы в улыбке. Из директорского кабинета навстречу вышел Соцкий.

— Как быть с юбилеем? Мы пригласили на торжественное заседание ученого совета представителей министерства. Думаю, именно вам удобнее всего огласить приветствие от имени нашего института, ведь вы дольше всех работали с Макаром Алексеевичем.

— Юбилей… Чей юбилей? — наконец уловил он смысл слов.