Любить не просто - [58]

Соцкий понимает Долю, он знает, что человека делает сильным необходимость борьбы (хотя бы даже борьбы со старостью), необходимость труда. Они принуждают его напрягать силы, ум. Но Соцкий убежден в другом: Доля выдыхается. Семьдесят пять лет — не шутка. Старику тягостны директорские заботы.

То ли дело он, Соцкий, — только начинает брать разгон. Его отдел выпустил с десяток коллективных работ. Коллективных! Будущее за коллективизмом в исследованиях. Он это понял, надо полагать, своевременно. Это Кучеренки-единоличники машут крыльями подобно старому ветряку! А Соцкому нужны люди, деньги (Доля покрутится-повертится и выделит!) еще на несколько фольклорных экспедиций. Тогда у них дело пойдет! Посмотрим, посоревнуемся, уважаемые академики!

Екнуло в груди. Ревность? Зависть к тем, кто успел обогнать, приобрести имя? Глупости — и у него будет имя! И в конце концов, что такое зависть, ревность? Дети честолюбия. А кто не знает, что именно честолюбие движет человека к новым победам. Разумеется, будь он директором института, эти победы пришли бы скорее…

Соцкий уловил оживление в задних рядах и оглянулся. Коля Куренной, наклонив лобастую голову, запустил пятерню в шевелюру. Эх, парень, кто не был в твои годы безнадежно влюблен? Рядом с ним вытянул шею (ему мешали слушать) Геннадий Дивочка — стремился во что бы то ни стало дослушать директорскую речь. Должно быть, готовился первым выйти на трибуну, чтобы внести предложение — утвердить. Уже и виски побелели, а так никто и не услышал из его уст ничего иного, кроме предложения — утвердить.

Доля закончил речь, и зал ожил, загудел. Медунка постучал карандашом по тоненькой шейке хрустального графина с водой — тише, мол, уважаемые, дебатировать можно только с трибуны: порядок есть порядок!

Медунка приподнял графин, налил воды, подал стакан Макару Алексеевичу. И что-то сказал ему на ухо. Доля вскочил, и так неожиданно пронзительно прозвучало его «товарищи!», что говор в зале вдруг оборвался. Тут Доля поспешил сообщить (как это он забыл?), что по постановлению ученого совета, принятому еще полгода назад, Борис Николаевич Медунка выезжает на полтора года в заграничную командировку и на его место на это время надлежит избрать кого-нибудь другого. Впрочем, они уже с месткомом решили этот вопрос.

— Михаил Игнатьевич, что ж ты молчишь? Сообщи собранию.

Зал заскрипел стульями, все отыскивали глазами всегда хмурого с виду профессора Кияницу. Тот медленно поднялся, поморгал маленькими глазками.

Доля и Кияница — как бы два конца магнита, которые не могут жить один без другого и которые создавали как бы ось институтской жизни. Одинаково темпераментные и вспыльчивые, они не уступали друг другу ни на йоту в своих принципах, и тогда в игру вступали арбитры. Поэтому всех удивило, как это Доля и Кияница на этот раз тихо договорились. Впрочем, дело не такое и важное, временная смена заместителя. Медунка хочет поехать? Пускай себе едет!

За это время многое изменится. Доля состарится, а новый заместитель, как это по логике должно быть, на новом месте долго будет метаться, пока усвоит, что к чему. И тогда все с облегчением встретят возвращение Медунки. Олег Евгеньевич понурился. Так оно и будет. А могло бы повернуться иначе. И вдруг среди всеобщего смеха — это Михайло Игнатьевич подкинул остроту Макару Алексеевичу Доле — расслышал игриво-сердитые слова Кияницы:

— А мы, знаете, на этот раз недолго совещались. Пришли к согласию быстро, потому что кандидат — человек достойный, молодой и энергичный, имеющий свои мысли и умеющий их, между прочим, отстаивать, хотя это иногда требует смелости и отваги. Я говорю это потому, что такая черта характера особенно необходима администратору…

— Да говорите же, кого это вы так расхваливаете? — крикнул Куренной с галерки.

— А вы, молодой человек, умейте слушать. Не спеши те вперед батьки в пекло.

— А разве вы директора туда первым посылаете? — парировал Куренной.

В зале раздался взрыв хохота, потому что все, как сговорившись, обычно называли «батькой» Долю. Кияница встал в торжественную позу — заложил руку за борт пиджака — и разразился целой речью. Они с Долей считают, что молодежь должна понемногу приобщаться к руководству. Потому что их поколение скоро отойдет. Надо передать дело младшим. Поэтому и предлагают на этот пост Мирославу Ольшанскую. Она хоть и молода, но у нее уже ряд серьезных работ. Задачи института близки ей. У нее чуткое и справедливое сердце, — значит, ей не нужно искать дороги к людям, она всегда с ними. Вот какая кандидатура.

Кое-кто зааплодировал. Старшие переговаривались между собой — они хорошо знают Мирославу, свою воспитанницу. Ценят за работоспособность. Но… Разве нельзя кого-нибудь поопытнее?

Соцкий по глазам улавливал настроение, мысли окружающих. Сам он присоединился к тем, кто встретил сообщение Кияницы с холодком. Лично он ничего не имеет против Мирославы, но она чересчур прямолинейна, может выступить на собрании против своего же начальника. Мирославе следовало бы еще поучиться дипломатичности. Да кроме того… (Он уловил несколько любопытных взглядов и покраснел.) Кроме того, он, Олег Соцкий, заведующий отделом, теперь попадает в зависимость от своей подчиненной? И только потому, что она успела состряпать, работая в его отделе, две-три брошюрки? Разумеется, он понимает: писала-то Мирослава не в рабочие часы, а дома или в библиотеке, но ведь это означает, что в законное рабочее время ее голова была занята другим. А Соцкий должен краснеть на собрании из-за невыполнения плана работ его отделом… Так пусть все видят, как он относится к подобному выдвижению — он против. К тому же его даже не спросили.