Любить не просто - [24]

— Однако… Зачем он позволяет арестовывать и убивать честных хлеборобов? — голос Тани задрожал от слез. — Господин Рейн… Иоганн… — протянула она к нему руки. — Неужели эти люди должны умереть из-за того, что господину полицаю что-то там показалось? Неужели вы такой жестокий?! Зачем верите этому оборотню, предателю? Ведь со временем он предаст и вас!

Стеклышки пенсне у переводчика запотели. Он бросал слова резче, торопливее, будто захлебываясь ими.

— Господин Рейн… Вы же понимаете, что слаба та сила, которая пользуется помощью изменников.

Рейн замер. Глаза его побелели. Таня осеклась на полуслове. Взгляд затуманился слезой. Щеки пылали. Но остановить себя она уже не могла. Чувствовала, что оказалась на острие ножа: еще какое-нибудь лишнее слово — и случится что-то непоправимое, страшное.

— Вы сочувствуете партизанам? — выдохнул Рейн.

— Я сочувствую справедливости, господин Рейн. А вы? Разве нет? Вы же честный человек. Скажите, какие же это партизаны, если они не прячутся по лесам? Куприй хочет продемонстрировать свою силу. Это лишь озлобит людей.

Комендант встал из-за стола, начал мерять шагами избу. На лице отразилась напряженная работа мысли. Переводчик отступил в тень. Но ни на миг не спускал глаз с Рейна, перехватывая его слова на лету.

— Мне с вами интересно беседовать. Очень! И полезно. Вы очаровательная девушка, фрейлейн Танья! Очень жаль, что должен вас сейчас оставить. Но ненадолго. Хотите, я заберу вас к себе в комендатуру? Понимаете, мне нелегко работать среди ваших людей. А необходимо наладить экономику. Великой Германии нужен хлеб, мясо, масло. Ваши хлеборобы не хотят работать. Их надо заставить. Я понимаю, что не все можно делать силой. Не все!.. Придется нам помочь этим людям. Какие же это, действительно, партизаны, если они сидят по своим домам? Этот кретин полицай, наверное, унтерменш. Скажите, Фридрих, пусть их освободят из-под ареста.

Таня облегченно вздохнула. Верила и не верила в свой успех.

— Танья!.. Вы хорошая, очаровательная, справедливая. Я знаю, вы любите своих партизан. Да-да. Не бойтесь, я вас за это не осуждаю. Думаю, это закономерно. Но ваших партизан скоро переловят. Великая Германия победит!.. Так что вы скажете на мое предложение? Вы поедете со мной?

— Нет-нет… У меня здесь много больных. Дети… Я единственный медик на все село. И тут моя мама…

— Яволь! Понимаю. Я буду приезжать к вам. Буду привозить продукты — масло, консервы… — Рейн прищелкнул каблуками. Он и сам не ожидал от себя такого великодушия.

Герр комендант, однако, понимал, что его великодушие к этой милой украинской девушке Тане не изменит того нового порядка вещей, который он сам насаждает силой и кровью. Да, нечего закрывать глаза, силой и кровью… А эти бурные всплески его души — дань человеческой психике, сохраняющей в памяти еще не отжившие, как говорили когда-то немецкие философы, гуманистические идеалы, которые помогали людям находить общий язык и способ сосуществования. Теперь они, эти идеалы, толкуются фюрером и его партией как «гетерогенная слабость». Новая немецкая генерация людей, сделавшая своими символами фашистскую свастику и неприятный коричневый цвет (цвет умирания — что за вкус?!), создала и новую философию, философию воинственного властвования над миром. Каждый, кто взял в руки меч, — человек-повелитель, сверхчеловек, и он должен давить своим сапогом всех, кто ниже. Обер-лейтенант Иоганн Рейн с радостью сознавал право и способность сверхчеловека уничтожить подвластные ему села с их соломенными стрехами и этих молчаливых, бирюковатых людей, тайком оказывающих сопротивление и пускающих под откос эшелоны. Он и сам занялся бы этим, если бы не был комендантом. Сейчас армию фюрера нужно хорошо кормить. Она истекает кровью. Нужно обеспечивать и фатерлянд — там недоедают жены, дети, матери немецких солдат. Рейн видит, что одним насилием от этих туземцев много не возьмешь. Их недоверие и враждебность можно сломать терпением и даже заступничеством. Такая линия поведения обеспечит ему как коменданту выполнение экономической программы фюрера.

Иоганн Рейн, как человек образованный и интеллигентный в отличие от всякой швали, которая только и умеет, что стрелять, мобилизовал все свои способности, чтобы овладеть немецкой наукой и культурой в отношении восточных славян. Иоганн Готфрид Гердер и Гёте — его любимый Гёте! — изучали культуру славянских народов. Александр фон Гумбольдт доказывал даже равенство всех рас…

Но когда Рейн погружался в немецкое классическое наследие, с которым он познакомился в университетские годы, оказывалось, что философия классиков шла вразрез с его собственными новейшими представлениями и требованиями. «В человеке нет ничего более высокого, нежели гуманность», — заверял старый мудрец Гердер. Великий Гёте, прославивший дух единства немецкой нации, также требовал:

Человек, будь правдив,

Милосерден и добр…

Правда, нынче Гёте не в моде. К сожалению, он не был солдатским поэтом. Потому фюрер его не почитает. И Рейну приходится скрывать в разговорах с коллегами свою симпатию к Гёте. Так же, как и к Шиллеру.

О великий Гёте! Бессмертный Шиллер! Мог ли когда-то Иоганн Рейн, обучаясь в Лейпциге, подумать, что именно из-за них он может едва не лишиться собственной головы?! И не в ожесточенном бою, а во время обычной вечеринки у себя на квартире, встречая новый, 1942 год…