Любить и помнить - [28]

– Ну и штучка, – сказал он, переводя дыхание, – и кто бы мог подумать! О, как жестоко я обманут! Я-то думал, что подцепил ангелочка, английскую розочку, воплощение чистоты и невинности, крошку, которая и мухи не обидит. А она что вытворяет! При всем честном народе! В Сент-Джеймском парке! Народ прямо из окон вываливался от изумления!

Глаза его смеялись, и он с трудом сохранял суровый тон.

– Говорила тебе – не выводи меня из себя.

– Теперь уж поостерегусь. Во всяком случае, в людных местах.

– На нас вон тот полицейский на углу смотрит с подозрением. Он, наверно, думает, ты меня соблазняешь или пытаешься изнасиловать.

– Да это меня чуть не изнасиловали! Ты могла нанести мне тяжкое телесное повреждение!

– Может, желаешь подать жалобу в суд? Это тут рядом. Хочешь, зайдем?

– Черта с два! Нас обоих арестуют. Нет уж, мы сейчас чинно прошествуем в Брэндон-хаус и там выясним масштабы бедствия.

Он заметил, как изменились ее глаза, засиявшие каким-то удивительным глубоким светом.

– Есть, капитан, – кротко отозвалась она голосом, который заставил его захотеть ее прямо здесь, сейчас, у стены отеля «Браун», на Довер-стрит. – Как скажете, капитан.

Я люблю тебя, – сказал он срывающимся голосом, – и если ты не лишила меня мужского достоинства, я тебе это докажу прямо сейчас.

– Валяй, капитан, – сказала она притворно скромно, но в глазах ее читалось нескрываемое желание.

– Тогда пошли.

И они двинулись по улице, взявшись за руки.

– Ба! – воскликнул Эд, когда они приблизились к Брэндон-хаус. – И это у вас называется дом? Это же целый Капитолий!

Мебель внутри была закрыта пыльными простынями. В доме стояла мертвая тишина. Ковры были свернуты. Их шаги по паркету и мрамору гулко отдавались в тиши. Люстры были забраны муслиновыми чехлами, а особо ценные сняты вообще. В доме было сыро и холодно. Эд растворил великолепные резные двери, инкрустированные золотом.

– Господи, да это почище Капитолия!

– Это была утренняя гостиная.

– Нет, подумать только! Ох уж эти англичане – одна комната у них для утра, другая – ля вечера. Но мне хочется осмотреть ту, которая предназначена для ночи.

– Ты ненасытный, – сказала Сара. – Еще и четырех нет.

– Я не настаиваю. Можем расположиться и здесь. Мы народ простой, без затей.

– Мне надо обойти весь дом. Терпи пока.

– Сколько же можно терпеть! Я и так от тебя натерпелся!

– А тебе что – мало?

Она увернулась от его объятий и проворно шмыгнула на парадную лестницу, но он нагнал ее на площадке.

– Мало, пожалуй. Я тебе сказал, что должен выяснить масштабы увечья, и для этого мне требуется квалифицированная помощь медсестры.

– Располагайте мной, капитан.

– Проводите меня в операционную.

– Следуйте за мной.

– Куда прикажете.

– Видишь, – сказала она потом, – все в полном порядке. Напрасно беспокоился.

– Как часы. Хотя им проще. Что ты со мной сотворила, Сара? Что ты со мной сделала? Разобрала по косточкам, собрала заново, как тебе было угодно, и я себя не узнаю.

– Зато я узнаю.

– Слава Богу, хоть один из нас на это способен! Тогда уж не покидай меня, пожалуйста, ладно? Чтобы всегда рядом был человек, который сможет объяснить, кто я таков.

– Ты будешь в целости и сохранности, – сказала она. – Я всегда храню тебя в своем сердце, даже когда ты далеко.

– Этот порядок вещей мы скоро нарушим. Всякая война когда-нибудь кончается.

Она нахмурилась, по лицу пробежала тень.

– Если что-нибудь случится с тобой, Эд, я умру. Я и раньше так думала, а уж теперь... Черт бы побрал эту войну!

– Если бы не эта проклятая война, мы бы никогда не встретились, – мягко напомнил он. – Я бы так и сидел в своей Калифорнии, а ты занималась бы благотворительностью и устраивала пикники в розовом саду. Господи, никогда не думал, что смогу благодарить то, что ненавижу, а вот поди ж ты... Я бы нипочем не променял то, что мог упустить, на мир и покой благополучной жизни. Стоило пережить все эти ужасы, даже если счастью суждено скоро кончиться.

– Не говори так! – взмолилась она.

– Что толку прятать голову в песок!

– Конечно, ты прав, но смотреть в глаза реальности нет сил.

Он крепче прижал ее к себе, и Сара поняла, о чем он сейчас думает. Он находит в себе силы думать об этом, она – нет. Чем ближе он подбирается к заветному числу вылетов, тем выше вероятность страшного конца. Она увеличивается с каждым вылетом. Смерть все крепче сжимает кольцо. Сколько жизней она уже отвоевала на плацдарме Литл-Хеддингтона! Сколько молодых людей, с которыми Сара была знакома, навсегда расстались с жизнью! Только один экипаж сделал двадцать пять вылетов, и все остались живы и невредимы. Теперь их отправили в поездку по всей Америке агитировать за военный заем. Сара молилась, чтобы это удалось и Эду. Разлуку она смогла бы выдержать; его гибель – нет. Она могла бы жить надеждой, но жизнь без Эда утратила бы для нее всякий смысл.

Эд встрепенулся и взглянул на часы.

– Ба, уже почти пять.

– Что ты как одержимый все время хватаешься за часы? – нервно отреагировала Сара. – От этого минуты не растянутся до бесконечности.

– Нам принадлежит вечность, – попробовал он успокоить ее. – Каждый день вместе – это подарок. Так и воспринимай.