Любимец женщин - [64]

- Ты права, Фру-Фру. Как ни случись, она только хлебнет со мной горя. Для нее самой же будет лучше меня забыть. Пусть кого-нибудь подцепит, пока не перевелись ухажеры.

Он, наверно, представил картинку, как супруга отбрасывает свое вязанье и прыгает в постель к любовнику. Думаете, эта фантазия его взбодрила? Взбодрить его мог только помероль, который я ему подливала и подливала. Наконец часа в четыре утра Фредерик хныча принялся мне вываливать кучу вое поминаний юности. Как он перебрался в Париж, чтоб поступить в Сорбонну, как на площади Дофин познакомился с Констанс, которая в ту пору стучала на машинке, как они поселились в гостинице на улице Шевалье-де-ла-Бар, у подножия Монмартра, как для красоты он вырезал звездочки на каком-то вонючем абажуре, как, заголившись, они воспаряли в небеса. Я заверила, что очень ему сочувствую. Просто жутко вся испереживалась, почти как он сам. Предложила ему холодной водички из холодильника. Короче, была на высоте. Именно в эту ночь он и сделал страшное признание, что он не хотел бы меня потерять. Черт побери, я тоже ревела, роняя слезы в шампанское. Я уже позабыла, что мы бултыхаемся в море, и собиралась вызвать такси, и пусть он катится в свою Сену-и-Марну. Если эта святоша не желает поделиться своим муженьком, пускай им подавится. А я возвращусь в Монруж и там отравлюсь газом. В общем, у нас у обоих крыша поехала. Проснулись мы уже под вечер, валялись на ковре вповалку, даже не помню, кто сверху, кто снизу.

Понятно, что я храню самые нежные воспоминания о Касабланке, но все-таки была рада оттуда убраться. Следующая стоянка была на Канарах. Проболтались мы там с полмесяца, и стоило Джиксу отвернуться, как Фредерик сбегал на берег Канары - офигенная штука. Куча закрытых на зиму отелей, куча бассейнов без воды. Куча лавочек, где можно приобрести целую коллекцию вырезанных из камня апостолов. Пальмы урны, и все вокруг чешут по-испански.

Дакар по сравнению с Канарами просто атас. Ну, во-первых, в порт нас не пустили, пришлось пристать к островку напротив него, а они там, даю голову на отсечение, держали каторжников. Вдобавок Фредерик за что-то на меня надулся. Но зато именно в Дакаре я разжилась звуковым кинопроектором, и с тех пор мы с Фредериком стали в моих трехкомнатных хоромах устраивать просмотры. Джикс скупил всю халтуру, которую крутили в Африке. На своем белоснежном "бентли" с его гордым именем на дверце Джикс протаранил мне чуть не три десятка коробок с лентами. С тех пор мне негде стало повернуться: я не могла зайти в сортир, ванну, порыться в шкафу, чтобы не наступить на это дерьмо, которое так и лежало внавал. Пожалуйста, никогда не упоминайте при мне ни "Чикагского погорельца", ни "Завоевателей", ни "Ганга Дин", ни "Маленькую принцессу", ни "Мистера Смита в сенате", тем более достопочтенных Дидс, Чипс, Бобс и, Боже упаси, ту старушенцию, которую все никак не могут сцапать в поезде. Честное слово, я и сейчас готова их растоптать. Так же, как и свои "Глаза". Не могу себе представить эту хреновину, как только разорванной в клочья и спущенной в умывальник.

А Фредерик блаженствовал. Сдергивал с постели простыню и на ней по десять раз кряду крутил один и тот же фильм. А так как я уже на первом просмотре засыпала, он потом еще десяток раз подряд пересказывал мне сцену, где Дитрих погибает, прикрыв грудью Стюарта, который успевает выхватить свои пушки, и как потом она, уже умирая, обалденно трогательным жестом стирает с губ свою поганую помаду. Когда же я ему неосторожно напомнила, что простыня существует не только для того, чтобы висеть на стене, он битый час со мной не разговаривал. И открыл рот, только чтобы сообщить, что меня, тварь неблагодарную, судьба наградила прославиться на самом великом поприще, а я только и делаю, что его оплевываю. Актриса я дерьмовая, это, мол, он сразу понял, но зато природа меня не обидела: и этот чертов прищур дала, чертовски соблазнительный, и сиськи, от которых пленка лопается, и ляжки, что для любого счастье, чтоб его ими удавили, да еще шикарную задницу, порочно натягивающую юбку. И вообще, если бы так и продолжать называть фильмы моими органами чувств и частями тела, то мне на всю жизнь хватило бы только тех, которые разрешила бы цензура. В кино это важней таланта, ничего уж не поделать. Короче говоря, по его словам выходило, что я полная идиотка.

После его речи я замолчала и молчала до тех пор, пока он не понял, что погорячился. Таким льстивым-льстивым, таким нежным-нежным голоском он принялся меня уверять с фальшивой кротостью, что во всех искусствах он полный профан - ничегошеньки не смыслит ни в музыке, ни в литературе, ни в домашнем растениеводстве, единственная его страсть - это кино. Он не виноват, так уж вышло. В тот миг, когда какой-то там дерьмовоз прибыл на вокзал в Ла-Сьота, он прозрел.

Что вы на это скажете? Чтоб не предстать в его глазах уж слишком большим ничтожеством, я так и не решилась спросить, из которой моей чепуховины была та Ла-Сьота. Потом справилась у Матье. Век буду помнить это чертово название, из-за которого вся моя жизнь пошла наперекосяк. Но, честно говоря, из всей этой кучи хлама, которую Фредерик ни за какие коврижки не позволил бы мне не только сбросить за борт, но хотя бы выкинуть из каюты, была одна неплохая штуковина. Сценка из второй части фильма "Глаза", когда тот самый гад пытается меня изнасиловать на гумне: силы у меня уже на исходе, а на помощь не позовешь. Всякий раз, когда он смотрел эту сцену, я считала своим долгом тут же сыграть ее живьем. В точности как на экране, с тем же безумным взглядом. Конечно, на пару с Фредериком. А потом начиналось что-то обалденное.