Любимая и потерянная - [10]

«Что за непростительная рассеянность», — досадовал он на себя, пока лифт неторопливо тащился на третий этаж. Украдкой заглянув в дверь большой студии, он увидел, что опоздал. Оркестранты уже укладывали инструменты. Несколько музыкантов и трое членов Молодежной Лиги разговаривали с Кэтрин. Она стояла, накинув на плечи шубу, в высокой бобровой шапочке и из-за этого казалась выше всех в студии. Белобрысый режиссер в зеленой рубашке и ботинках на каблуках вылез из своей кабины, чтобы поздравить Кэтрин с удачным выступлением. «Расскажу ей об этой странной девушке, — решил про себя Макэлпин, в некотором смущении останавливаясь на пороге, — и о Фоли, о том, как он ею очарован. Ей, верно, будет интересно». Потом Кэтрин увидела его, и он прочел в ее глазах обиду.

Глава третья

— Джим, посидите. Я сию минуту, — проговорила Кэтрин своим ясным, отчетливым голосом. Но она не спешила. Макэлпин понял, что она нарочно заставляет его ждать. Он сел за стол около двери, взял из пачки несколько листков бумаги, вынул карандаш и начал рисовать.

— Бога ради, извините, Кэтрин, — сказал он, вскакивая с виноватым видом ей навстречу. — Как прошла передача?

— Меня пытаются уверить, что я произнесла чрезвычайно сильную и зажигательную речь. Что это? — Она увидела рисунок. — Кого вы тут изобразили? Да ведь это я! Как хорошо! Можно, я покажу всем?

— Не надо.

— Как хотите, но я все равно его забираю. Надпишите мне его, Джим.

Он улыбнулся и написал: «Мадам Радио».

— Годится?

— В самую точку. — Кэтрин спрятала рисунок в сумочку. — Ну пойдемте. Этот коротышка режиссер — престранное создание. Мне кажется, на радио все с причудами. Слишком долго варятся в собственном соку. Замариновались.

— Вернее, законсервировались.

— Вот именно. Я чувствовала, что здесь какое-то другое слово.

В лифте она сказала:

— А отчего вы опоздали, Джим?

— Я был с Фоли. Мы заболтались, и время прошло незаметно.

Они вышли на улицу.

Снега намело уже по щиколотку.

— Боже мой, Джим, как чудесно! — воскликнула Кэтрин. — Больше всего люблю зиму. В такую погоду, как сейчас, хочется в горы, хочется ходить на лыжах. Вы ходите на лыжах, Джим? Очень досадно, если нет. Кстати, вы мне так и не сказали, где же это вы засиделись с Фоли?

— Здесь, напротив. Мы пили коктейль, — ответил он.

— Здесь, напротив, — повторила Кэтрин. — Он был так занимателен?

— Чак интересный собеседник, когда в настроении.

— Я прекрасно знаю, что такое Фоли. Вы скажете, я его не люблю, потому что он был приятелем моего мужа? Но объясните мне, Джим, почему он проводит все время в обществе боксеров, пьяниц и каких-то темных личностей? Ведь это позерство, комедия. Я знакома с людьми, с которыми он учился в школе, прекрасно знаю, к какому обществу он принадлежит. Неужели он дуется на людей своего круга потому, что не поладил с женой?

— Не знаю. Надо будет у него спросить. А вот то, что он доброжелателен к людям, — знаю.

Он шел, наклонив голову, чтобы снег не залетал в лицо, и взгляд его упал на красивые кожаные ботинки Кэтрин.

— Вот хорошо, что вы надели теплые ботинки, Кэтрин, — сказал он. — Девушка в легких туфельках, наверное, промочила бы ноги, не успев даже улицу перейти. Как вы считаете?

— Должно быть. Почему вы об этом спросили?

— Просто так.

— Вам не хочется говорить о Фоли?

— Нет, почему же.

— Тогда расскажите мне, о чем вы с ним так долго беседовали?

— Не думаю, что это расположит вас к нему. — Макэлпина сердило, что Кэтрин не одобряет его дружбу с Фоли.

— Я вам еще раз повторяю, Джим, не тратьте попусту время на этого человека. В нашем городе дружба с Фоли не принесет вам пользы.

— В самом деле?

Его сдержанный, суховатый тон напугал и обескуражил Кэтрин. «Что я на него так напустилась? — упрекнула она себя. — У меня и в мыслях не было им командовать». Они шли по снегу рядом, взявшись под руки, но между ними был полный разлад. Оба понимали, что наступил момент, когда уже нельзя оставаться просто добрыми друзьями. Им придется узнать друг друга с новой стороны, каждый должен будет выяснить, чего можно ждать от другого. «Она, пожалуй, мне и вовсе запретит встречаться с Фоли, — думал он. — Разве я не имею права дружить с кем мне угодно? Я как знал, что ей нельзя рассказать о той девушке».

А Кэтрин, спрятав в поднятый воротник шубки лицо, с болью чувствовала, как возвращается унизительное прошлое. Что с ней будет, если, заглянув в лицо Джиму, она наткнется на отпор, прочтет в его глазах то выражение, которое встречала в глазах мужа?

— Стоит ли портить себе настроение из-за Фоли, когда вокруг такая прелесть, верно, Джим? — заговорила Кэтрин.

— Мне кажется, я мог бы до утра ходить по улицам, — ответил он.

— Волшебная ночь.

Тут, поскользнувшись, Кэтрин чуть не упала. Макэлпин подхватил ее, они засмеялись, и в то же мгновение им снова стало хорошо и легко друг с другом.

В доме, где жила Кэтрин, было множество входных дверей, расположенных в углублениях, похожих на ниши. Когда они вошли в одну из этих полутемных ниш, Макэлпин спросил:

— Можно к вам подняться, Кэтрин?

— В другой раз, Джим.

— Ну вот… — сказал он нерешительно.

— Ну вот… — тихо повторила она.