Люба – Любовь… или нескончаемый «Норд-Ост» - [29]

– Люба, вам лицо жалко? Понятное дело женское… Ничего лицо у вас было? Жаль!… А вообще, наш хлоркапкан – это что?… Мы-то еще везучие. Посмотрите, другим-то хуже досталось.

Глава 7. Мама!!

Сегодня понедельник, значит, прошла целая неделя. Или только неделя, не знаю как считать. Почему-то пузырей на руках стало еще больше, или мне это кажется. Боль такая, будто в тело впиваются тысячи крошечных грызунов, сдавливает горло, дышать можно только широко раскрытым ртом… В палате есть маленький осколок зеркала, я смотрю в него каждое утро. Сегодня видно, как плотная бледно желтая пленка затянула ноздри и уши. Смешно и обидно: можно подумать, что я хлопала ушами, когда пошел газ. Пожалуй, это верно – именно тогда я прохлопала свою жизнь. Странно только одно: Пшежецкий, – мягкий, милый человек… И ведь знает, что такое беда… Совсем не просто жить в России с польской фамилией… Мог ли он такое придумать?

Почему-то мне хочется посмотреть в его глаза и сказать, что у меня есть родители, и мне страшно-страшно подумать, что с ними будет,когда я умру. Все остальное уже неважно.

Я оставила телефон родителей Гале, Тоне и Кате. Может быть, кто-то из них выйдет на волю. Я хочу, чтобы они поняли только одно: я не знала, что мне, не предупредив о том, дали в руки боевой отравляющий газ.

И еще: пусть они поменьше расстраиваются, потому что мы живем в такое время, когда все равно неизвестно, что будет завтра. Что привычки не искореняются с годами, – моя мудрая соседка по беде Тоня права: наверху привыкли володеть и княжить так же, как и в страшные годы ее родителей: «БЕЙ СВОИХ, ЧТОБ ЧУЖИЕ БОЯЛИСЬ». Так было, так, видно, и будет.

Мое последнее и единственное желание: пусть они никогда не читают газету «Правда»…

Какие-то врачи, среди них все тот же полковник Скалозуб плавают по палате, как рыбы в аквариуме. Я уже не различаю их голосов, и мне даже приятно, что они в мою сторону не глядят.

Опять кого-то повезли на каталке. Гады в «хаки» опять будут вымогать «расписку», что ни они ни в чем не виноваты, ни пшежевские ни в чем и никогда. Что все они святые… До чего же точно врезала им языкатая умница Тоня: все эти «хаки» – просто старая б… с площади трех вокзалов, вымогающая у прохожих справку о своей невинности. Непорочности…

Коли нужна всем этим б… расписка – хоть сейчас, пожалуйста. Только я уже и шевельнуться не могу.

Одно странно, тех же самых «хаки» сегодня точно подменили: зубы не скалят, не пугают, что непременно умрешь, коль не дашь вонючей расписки… Все врачи, точно сговорились, с утра какие-то необычно вежливые, и не только не угрожают, но даже ничего не требуют. Им, оказывается, нужен лишь рентген и уйма нетрудных анализов. А потом – снова в палату.

И везут меня совсем в другую палату. Ни Тони здесь, ни Гали. Одни незнакомые лица. Скоро там, где Тоня с Галей, на мое место кого-то положат, мелькнуло у меня. Здесь людей, это и слепой увидит, как в мясорубке проворачивают: входит мясо с жилками, выходит – фарш.

И ко мне вдруг провода присоединили, но приборчик явно другой, чем у Анны. Поменьше и стрелка не скрипит, не беспокоит. Специально для нервных интеллигентов, которых отправляют на тот свет без излишнего шума… Моя стрелка тоже будет бесшумно дергаться и писать на ленте мою биографию до той минуты пока буду дышать.

И вот с этого момента у меня начинает барахлить память. Потому, что боль разрасталась. Она заполнила непривычно мягкую кровать и с новенького матраса перешла на подушку. Болело изголовье, болело одеяло, болела простыня. А когда заболели все стены, окна и потолок, я закрыла глаза.

Потому я уже не могла считать дни, и не помню, когда это произошло – в понедельник или во вторник Меня долго куда-то везли, я кричала или пыталась кричать, что еще жива и рано забирать меня в морг. Потом что-то сильно кольнуло в руку, выше локтя, лицо и руки будто обложили кусочками льда и мне стало так холодно и СПОКОЙНО, что я подумала, как это легко и просто – умирать.

Потом боль стала тупой, будто тоже, вместе со мной, замерзла, теперь надо было, только пошире открывать рот чтобы хватало воздуха. Какая-то сладковатая жидкость текла прямо в горло, и с каждым глотком становилось легче, хотя трубка немного мешала…

Почудилось, что кто-то меня то ли потрогал, то ли позвал. Я открыла глаза и увидела… маму. Маму!! Да, это была она,такая же на редкость красивая, царевна, а не мать…

Не сплю ли я? Мама пришла откуда-то, показалось, из далекого-далекого будущего, в котором мне уже не жить. Может быть, из следующего века. И улыбнулась как-то очень-очень странно, одними губами, а глаза остались неподвижными и очень спокойными. Таких спокойных глаз я у нее вообще никогда не видела. Раньше они были как прозрачный темный янтарь, а сейчас напоминали кусочки угля. Губная помада и лак на ногтях были такими, словно она не смывала их все эти годы, пока я ее не видела. Мне стало ее так жалко, что я очень бодро сказала:– мама, все в порядке!

– Я знаю, – ответила она. – Все-все в порядке…

В палате, кроме нее, никого. Иногда появлялись какие-то сестры или врачи, кажется они делали уколы..