Лягушки - [95]

Чэнь Би при этом все время выкрикивал:

– Подите вон, ростовщики-спекулянты, подонки, жирующие на мертвецах, я вас знать не знаю. – Он мог размахивать лишь одной рукой, стучал ею по стене, нащупал стоявшую на тумбочке вазу и швырнул в кровать напротив, угодив в смертельно больного старика под капельницей. – Вон, этой больницей заправляет моя дочь, она вас всех принимала на работу, одно мое слово, и эта ваша чашка риса разлетится вдребезги…

И вот посреди этого бесконечного скандала, сенсей, в палату вошла женщина в черном платье и с лицом, закрытым черной вуалью. Даже без моих объяснений вы, сенсей, можете догадаться, кто это такая. Да, младшая дочь Чэнь Би, та самая Чэнь Мэй, что избежала гибели при пожаре на фабрике мягкой игрушки, но осталась с изуродованным лицом.

Чэнь Мэй вплыла в палату, как призрак. Черное платье и вуаль привносили некую таинственность, а также будто сумрак тюрьмы. Шум тотчас прекратился, словно отключился источник питания механизма, который весь этот шум издавал. Остыла даже разгоряченная атмосфера. На магнолии за окном нежно расчирикалась на все лады какая-то птица.

Лица ее не было видно, не проглядывало и ни единого участка кожи на теле. Мы видели лишь ее высокую худощавую фигуру, изящные руки и ноги, фигурка как у модели. Естественно, мы поняли, что это Чэнь Мэй. Нам со Львенком, конечно, вспомнилось, какой она была двадцать с лишним лет назад девчушкой в пеленках. Кивнув нам, она обратилась к заму заведующего:

– Я его дочь, все его долги я верну!

Сенсей, у меня в Пекине есть приятель, специалист ожогового научного центра при триста четвертой больнице академического уровня. Так он мне как-то сказал, что душевные мучения ожоговым больным гораздо труднее переносить, чем физические страдания. После того как они первый раз видят в зеркале свое обезображенное лицо, это страшное потрясение и ужасные страдания трудно выдержать. Чтобы жить дальше, таким людям необходимо невероятное мужество.

Человек – порождение своего окружения, сенсей, в некоторых особых обстоятельствах трус может стать храбрецом, разбойник может творить добрые дела, даже скупой, который волоска своего не вырвет для других, тоже может не пожалеть никаких денег. Появление Чэнь Мэй и то, что она решительно взяла все на себя, повергло меня в смущение, а это смущение обратилось в преданность долгу. А преданность долгу требует быть щедрым. Сначала Ли Шоу, а потом и мы обратились к Чэнь Мэй:

– Мэйцзы, славная девочка, мы хотим оплатить часть задолженности твоего отца.

– Спасибо вам за доброту, – холодно заявила Чэнь Мэй, – но наша задолженность другим слишком велика, почти неподъемна.

– Вон отсюда! – заорал Чэнь Би. – Злой дух, скрывающийся за черной вуалью, ты еще смеешь выдавать себя за мою дочь! Мои дочери – одна в Испании учится, недавно вот с принцем полюбили друг друга, поговаривают о свадьбе; другая в Италии, приобрела старейший в Европе винный завод, где производят самые лучшие вина, большой корабль в десять тысяч тонн с этими винами уже идет в Китай…

9

Очень стыдно перед Вами, сенсей, столько времени уже ждете эту пьесу, а я за нее так и не садился. Материала на самом деле слишком много, иногда чувствую себя отчасти как та собака, что лает на Тайшань – не знает, с какой стороны зайти, чтобы укусить. Когда обдумываешь свой замысел, в реальной жизни происходит что-то связанное с этим материалом, и ее богатая театральность постоянно ломает мой замысел. Кроме того, в еще большей степени меня мучает то, что я и сам против воли погружаюсь в невероятные хлопоты. Даже не знаю, как от них избавиться, или, скажем, не знаю, как сыграть взятую на себя в этом деле роль.

Сенсей, думаю, Вы уже догадались: то, о чем я говорил ранее – не фантазия, а неопровержимая реальность. Львенок наконец призналась, что втайне решилась на то, чтобы моего маленького Головастика, моего ребенка выносила в своей утробе Чэнь Мэй. Мне кровь бросилась в голову, охватила безудержная ярость, и я закатил ей крепкую пощечину. Согласен, бить людей неправильно, тем более таким, как я, нацепившим лавровый венок «драматурга», непозволительно подобное варварское поведение. Но, сенсей, в тот момент я действительно обезумел от гнева.

После поездки на плоту Плоской Башки я тут же стал наводить справки, но мои попытки пройти в Центр разведения лягушек всякий раз пресекал охранник. Звонил Юань Саю и двоюродному брату, но они уже сменили номера мобильных. Допытывался у Львенка, но она посмеялась и назвала меня психопатом. Распечатал все, что было в Сети, о беременностях, связанных с теми, кто выступал от лица Центра, и представил в городской комитет планирования семьи, оставил там эти материалы, но никакого результата это не дало. Обратился в управление безопасности, но в приемной мне сказали, что такими вопросами они не занимаются. Позвонил по горячей линии мэра, там обещали непременно довести до его сведения… Сенсей, так прошло несколько месяцев. Когда я наконец выжал из Львенка истинное положение вещей, ребенку в утробе Чэнь Мэй было уже шесть месяцев. В свои пятьдесят пять я не пойми как снова должен был стать отцом ребенка. И отцом я, заказчик, становился лишь путем рискованного, бесчеловечного прерывания беременности и медикаментозного вызывания схваток. В молодые годы я в результате этого потерял Ван Жэньмэй, от этой вечно висящей вины больше всего болела душа. А теперь, хоть я и старался изо всех сил, сенсей, от моих стараний не было никакого толку, потому что в Центр было не попасть, а даже если бы я туда и пробрался, увидеться с Чэнь Мэй мне бы не удалось. Думаю, в этом Центре должна быть замысловатая система тайных ходов, ведущая в подземный лабиринт. К тому же со слов Львенка я понял, что Юань Сай и мой двоюродный брат связаны с мафией, что они разозлились, никакого родства не признают и могут провернуть любое дело.