Лягушки - [89]

Я зашел в ресторанчик под названием «Дон Кихот», что справа на площади перед храмом Матушки Чадоподательницы. С тех пор как Львенок стала работать на лягушачьей ферме, я нередко заходил сюда. Прошел к столику у окна и сел. Посетителей здесь всегда было немного, и я стал в этом трактире чуть ли не завсегдатаем. Подошел толстый коротышка-официант.

Сенсей, всякий раз садясь за этот стол, я смотрю на пустой стул с другой стороны и мечтаю, что в один прекрасный день Вы будете сидеть напротив и обсуждать со мной эту трудно дающуюся пьесу.

Улыбка на лоснящейся физиономии официанта казалась искренней, но за ней мне всегда виделось какое-то странное выражение. Наверное, как в том же в «Дон Кихоте» выражение лица Санчо Пансы – до какой-то степени плутовское, немного от мелкого жулика, который подтрунивает над другими, но и сам бывает объектом насмешки, уж не знаю, как это и назвать – очаровательным или возмутительным.

Стол сколочен из толстых липовых досок без какой-либо лакировки. На поверхности отчетливо видны древесные волокна, кое-где следы от сигаретных окурков. За этим столом я нередко пишу. Как знать, может, в будущем, когда моя пьеса будет иметь огромный успех, этот стол может стать культурной реликвией. То-то будет прибыльно пускать за этот стол посидеть и выпить, а если бы Вы приехали и посидели напротив меня, это было бы еще круче! Вы уж извините, литераторы они вообще любят так фантазировать и важничать, чтобы стимулировать свой писательский энтузиазм.

Официант сделал вид, что кланяется, но в поклоне так и не согнулся, сенсей.

– Здравствуйте, – сказал он, – добро пожаловать, верный слуга великого рыцаря от всей души рад вам услужить. – И с этими словами подал меню с названиями блюд на десяти разных языках.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Как обычно: овощной салат «Маргарита», тушеная говядина в соевом соусе «Вдова Энтони» и кружка темного пива «Дядюшка Малик»[99].

Тот крутанул толстой гусиной задницей и удалился. В ожидании заказа я осматривал отделку и убранство заведения: на стенах развешаны узорные доспехи и копья со следами ржавчины, изношенные перчатки с тех времен, когда противников вызывали на поединок, свидетельства и ордена за выдающиеся боевые заслуги и неувядаемые достижения, еще там была голова оленя, которая выглядела как живая, два чучела фазанов с перьями яркой расцветки, а также старые пожелтевшие фотографии. Хоть это и подделка под европейскую классику, но смотрелось занятно. Справа от входа стоит бронзовая статуя молодой женщины в натуральную величину, ее облапанные груди аж блестят: я внимательно наблюдал, сенсей, как входящие в трактир – и мужчины, и женщины, – проходя мимо, гладили ее грудь – на площади перед храмом Матушки Чадоподательницы всегда оживленно, а наиболее живо звучал зазывающий покупателей голос Ван Ганя. Недавно он представил публике номер «Цилинь приносит сына», якобы возрождение традиций, а на самом деле его поставили несколько работников городского дворца культуры – хотя ни то ни се, не китайское и не западное, но проблема трудоустройства пары десятков человек решена, значит, дело хорошее. К тому же, сенсей, как Вы и говорите, на самом деле всё изначально считают искусством авангарда. Немало подобных программ я видел по телевидению, в основном жуткая мешанина традиционного и современного, туристического и культурно-просветительного, делается с размахом, якобы по-европейски, с радостным волнением, то, что называется «благожелательность приносит богатство». Та же озабоченность звучит и в Ваших словах: где-то грохочут пушки и поле битвы усеяно трупами; а где-то поют и пляшут, погрязнув в пирах и веселье, как говорится, льется зелено вино и горят красные фонари. Это и есть наш общий мир, в котором мы живем. Будь на самом деле такой великан, который по размерам мог сравниться с земным шаром, как наше тело с футбольным мячом, и вот сидел бы он и смотрел на безостановочно кружащий земной шарик: то мир, то война, то пиршество, то голод, то засуха, то наводнение… Даже не знаю, какие мысли могли бы прийти ему в голову… Прошу прощения, сенсей, опять ушел в сторону.

Официант, ряженный под Санчо, принес стакан воды со льдом, тарелочку с хлебом, кусочек сливочного масла, а также блюдце со смесью чистого оливкового масла и соевого соуса с мелко нарубленным чесноком, чтобы макать хлеб. Хлеб здесь пекут превосходно, это признают все, кто пробовал иностранный хлеб. Есть его, макая в эту смесь, уже вкуснятина, не говоря уже о превосходных блюдах, которые подают следом – Вам, сенсей, непременно нужно поесть здесь, гарантирую, Вам точно все здесь понравится, – но в этом заведении есть еще одно обыкновение, а лучше сказать правило: каждый вечер перед закрытием они выставляют весь выпеченный за день хлеб – продолговатый, круглый, черный, белый, простой и деликатную выпечку – в корзине на столе у входа, и любой посетитель может взять его с собой. Никаких надписей или разъяснений, каждый может просто взять что-то, вот каждый и берет. Берет и уносит, зажав под мышкой или прижав к груди, хлеб – продолговатый или квадратный, мягкий или с пахучей корочкой, – разносящий вокруг ароматы пшеницы, льняного семени, миндаля, дрожжей. Когда, прижимая к груди свежий хлеб, я неторопливо шагаю по вечерней площади перед храмом Матушки Чадоподательницы, сенсей, душу охватывает какое-то чувство. Я, конечно, понимаю, что это ощущение расточительства, потому что я прекрасно знаю, что немало людей в Поднебесной ходят в лохмотьях, полуголодными, а многие живут на грани жизни и смерти.