Лягушки - [29]

– Выводи «уродов и нечисть»! – скомандовал Сяо Шанчунь, и ждавшие этого приказа «дружинники» принялись по двое выволакивать этих людей на сцену, держа каждого так, что у того даже ноги не касались пола.

И тут я увидел тетушку.

Покорности в ней не было. «Дружинники» нагибали ей голову, но стоило им ослабить хватку, как она резко поднимала ее. Своим сопротивлением она вызывала еще более жестокое принуждение. В конце концов ударами ее свалили на сцену. Один «дружинник» поставил ногу ей на спину. Кто-то запрыгнул на сцену, призывая последовать его примеру, но ответом ему была тишина. Крикуну стало неловко, и он обескураженно спрыгнул обратно. Тут из толпы раздался пронзительный плач. Это разрыдалась моя матушка:

– Несчастная моя сестренка… Скоты вы бессовестные…

По команде Сяо Шанчуня «уродов и нечисть» отвели под конвоем вниз, и на сцене осталась лишь тетушка. «Дружинник» по-прежнему стоял одной ногой у нее на спине в этакой позе бесстрашного героя – иллюстрация популярного в то время лозунга «Свалить классового врага на землю и попирать его ногами»; тетушка лежала без движения, и я переживал, что она уже мертва. Плача матушки внизу тоже не слышалось, и я испугался, что она тоже неживая.

Спроваженные со сцены «уроды и нечисть» собрались под большим тополем под охраной нескольких «дружинников» с винтовками. Они сидели на земле, опустив головы, словно группа глиняных скульптур. Хуан Цюя сидела спиной к стене, откинувшись на нее головой, обритой наполовину, отвратительная и страшная. По слухам, когда все только началось, тетушка стала одним из основателей в системе здравоохранения «боевого отряда Бэтьюна». Действовала она со стопроцентной фанатичностью, бесцеремонно по отношению к главврачу, когда-то выступившему в ее защиту, а к Хуан Цюя была еще более беспощадной. Я понял, что на самом деле тетушка хотела таким способом выгородить себя, как человек, идущий ночью по дороге, громко горланит песни лишь потому, что в глубине души боится. Старый главврач, человек большой души, оказался не в силах терпеть унижения и бросился в колодец. Что до Хуан Цюя, она то ли из-за их с тетушкой антагонизма, то ли под принуждением, уличила ее в том, что та тайно вступала в контакт с изменником Ван Сяоти. Она заявила, что Вань Синь по ночам во сне часто звала его по имени. Рассказала также, что как-то дежурила в ночную смену и, вернувшись за чем-то в общежитие, обнаружила, что Вань Синь там нет. Она не знала, что и думать: одинокая женщина, куда она могла отправиться в глухую ночь? По ее словам, пока она так размышляла, у ивовой рощицы на берегу Цзяохэ взвились три красные ракеты, и вслед за этим она услышала высоко в небе гул самолета. Через некоторое время она увидела, как в общежитие скользнула чья-то тень, и по силуэту признала в этом человеке Вань Синь. Она немедленно доложила об этом главврачу, но этот «каппутист» был с Вань Синь заодно и это дело замолчал. Она была уверена, что Вань Синь – гоминьдановский шпион. Одного этого разоблачения было достаточно, чтобы погубить тетушку, но она тут же раскрыла и второе дело, заявив, что тетушка неоднократно ездила в уездный город, чтобы сожительствовать с «каппутистом» Ян Линем. Больше того, она забеременела и аборт сделала себе сама. Богатые творческие силы кроются в народе, а еще в нем кроются гнусные фантазии. Раскрытые Хуан Цюя, эти два серьезных преступления тетушки в громадной степени удовлетворили психологические потребности людей, к тому же тетушка вины не признавала и всякий раз давала отпор, из-за чего собрания по разоблачению и критике проходили живо и впечатляюще, становились гнусным праздником для земляков-дунбэйцев.

Я смотрел сверху на уродливую голову Хуан Цюя, и душа полнилась ненавистью, а также состраданием вместе с замешательством, страхом и горем. Отодрав с крыши плитку черепицы, я нацелился в Хуан Цюя. Стоило ослабить руку, и черепица полетела бы в ее наполовину обритую голову. Но мешкал я довольно долго и в конце концов так ничего и не сделал. Много лет спустя я поведал об этом тетушке, и она сказала: «Спасибо, что ты не ослабил руку, иначе моя вина стала бы еще тяжелее». С годами тетушка всегда признавала себя виноватой, у нее это была не просто вина, а тягчайшее преступление, искупить которое невозможно. Я-то считал, что она слишком много на себя берет: в то время, чтобы поменять любого человека, не обязательно было быть лучше ее. «Ничего ты не понимаешь…» – горестно проговорила тетушка.

На сцену под руки вывели Ян Линя, и нога с тетушкиной спины убралась. Ее подняли и поставили бок о бок с Ян Линем, нагнув голову, согнув спину и вытянув руки за спину, как крылья у самолета «Цзянь-5», который пилотировал Ван Сяоти. Я смотрел на большой лысый череп Ян Линя. А ведь еще полгода назад этот человек был недосягаем, как божество, и мы в душе еще надеялись, что тетушка сможет вступить с ним в счастливый брак, хоть он был и старше ее на двадцать с лишним лет, хотя, выйдя за него, она заняла бы место его умершей жены. Но ведь он был секретарь уездного парткома, ответственный партийный работник высокого ранга, который получал ежемесячно более ста юаней, разъезжал по деревням на джипе цвета хаки, большим человеком, за которым следовали секретарь и охранник! Через много лет тетушка рассказала, что на самом деле она и виделась с ним всего один раз. «Хоть мне и не нравился его огромный живот, как у беременной женщины на восьмом месяце, хотя я терпеть не могла, что изо рта у него разит чесноком, – по сути дела, он тоже был деревенщина, – но в душе все же была согласна выйти за него. Из-за вас, из-за этой семьи я была готова выйти за него. На другой день после того, как я съездила в уезд встретиться с Ян Линем, в здравпункт с инспекцией заявился партсекретарь коммуны Цинь Шань. В сопровождении главврача он прошел в гинекологическое отделение, подобострастно разулыбался, льстивых речей наговорил, холуй, да и только. Прежде был такой важный, заносчивый, а тут в мгновение ока переменился, и от его угодливой физиономии каких только переживаний я не испытала. Только из-за этих подлецов, думающих лишь о собственной выгоде, и то вышла бы за него, если бы не „культурная революция“…»