Ля Тортуга. От Аляски до Огненной Земли - [81]

Сидеть в высоком овчинном седле было очень мягко, и, пока Пикассо шел шагом, я не знал забот. Но когда он пустился рысью, меня начало подбрасывать вверх и вниз, как чертика в коробочке. Иван уверял, что до стригального загона рукой подать, я же выяснил, что расстояние — штука очень относительная: надо было проехать целых пять миль, но ведь он мыслил масштабами Патагонии. Лелеке занимал площадь четыреста тысяч акров, так что только для того, чтобы объехать его границы, нужно было целый месяц.

Пикассо обладал каким-то извращенным чувством юмора — он все время оглядывался и злобно косил на меня глазом, а порой пытался вообще стряхнуть, для чего терся о бока лошади Ивэна. Но особенно привлекали его заборы, он просто обожал скрестись о них боками. Конь прекрасно понимал мою беспомощность и злорадно пользовался этим, а я медленно, но верно обретал уверенность и даже умудрился не свалиться, когда скакал галопом. Беда только в том, что я вовсе не хотел скакать. Идея принадлежала Пикассо.

Когда мы подъехали к стригальному загону, овец уже пригнали из корраля^{2} и люди трудились вовсю, освобождая их от руна. Овцы входили в одни ворота, закутанные в свою шерсть, как студенты 1920 года в енотовые шубы. В ворота на противоположном конце они выбегали голые, розовые и растерянные.

Перед самым обедом мы отправились обратно в дом служащих. Я уверенно схватился за гриву на шее Пикассо и закинул ногу на его широкую спину, как это проделал на моих глазах Ивэн. Пикассо тихонько заржал. Я не знал, что эти лошади приучены скакать в корраль галопом, чтобы получить там свою порцию овса, и что Пикассо был существом педантичным. Мало этого, он еще напоминал тех шоферов, которые не выносят, чтобы кто-нибудь их обогнал в воскресенье. И мы понеслись как пуля. Любой кавалерийский конь умер бы со стыда, глядя на нас. Участники конных соревнований в Голливудском парке не поверили бы своим глазам. Дрожи за свои лавры, Эдди Аркаро! Но мы с Пикассо никак не могли согласовать свои действия. Когда он подпрыгивал вверх, я падал вниз, и наше соприкосновение было очень болезненным. Ивэн уверял, что я все время находился в воздухе, но я оспариваю это утверждение. И у меня есть доказательства, что я провел в седле достаточное количество времени, — два кровавых пузыря на корме, каждый величиной с доллар.

Через три дня я достаточно оправился, чтобы рискнуть снова поехать в стригальный загон, — на этот раз чтобы принять участие в утреннем asado пастухов. Вокруг костра, который уже превратился в мерцающие уголья, в землю было воткнуто десять железных столбов в форме вигвама. На каждом столбе висел целый бараний бок, зажаренный до золотистого цвета и истекавший соком, который трещал, капая в огонь. Повар, похожий на яйцо в своих мешковатых bombachas, напоминавших кисейные шаровары гаремных девушек, только не прозрачные, поливал мясо соусом из вина с чесноком. Дразнящий аромат с каждой минутой все больше возбуждал аппетит, и не только у меня одного. Люди подъезжали, привязывали лошадей к ближайшему столбу и усаживались вокруг костра прямо на землю. На большинстве из них были сапоги гармошкой, bombachas и береты — единственный головной убор, который выдерживал патагонский ветер. К тому времени, когда баранина изжарилась, вокруг сидело уже, наверное, человек тридцать. Откуда-то из недр их широких поясов появились длинные ножи, и каждый отрезал себе большой кусок мяса. Ухватив конец зубами, они сильными ударами с опасностью для собственного носа отсекали кусочки. Через несколько минут вертела уже стояли пустые, и, попробовав это жаркое, я понял, почему в Аргентине на каждого жителя уходит в среднем по четыре фунта мяса в день.

Мы все время ждали, что наконец-то придут запасные части, но каждый день автобус проезжал, не оставляя нам никакой посылки. А потом наступило рождество. И даже патагонским летом подножие Анд к западу от Лелеке покрылось пеленой свежевыпавшего снега. В сочельник мы вместе с остальными служащими обвязали шеи белыми носовыми платками и торжественным маршем направились в кухню, где, прежде чем сесть за приготовленный праздничный стол, выпили яблочного шампанского за здоровье поварихи. Это был веселый праздник с аргентинскими empanadas[39], английским плюм-пудингом и двумя огромными нежными фаршированными индейками. Но за нашей веселостью скрывалась легкая тоска по родине, когда мы вспоминали о прошлом рождестве у нашего камина в Калифорнии.

Понемногу мы с Пикассо нашли общий язык. Дина резвилась с двумя ягнятами, а порой, уступая силе, вынуждена была отдавать часть своего времени ручному ибису. Вечерами, сидя в уютной гостиной, мы листали номера «Панча», и «Блэквуд мэгэзина» или просто сидели, прихлебывая mate. Никто толком не знает, какими свойствами обладает mate — успокаивает или тонизирует. Единства мнений тут нет, но несомненно одно: это отличный способ проводить время, обычай, полный дружелюбия и покоя, нечто напоминающее курение «трубки мира».

Наступил Новый год — ровно год, с тех пор как мы покинули Калифорнию. Запасных частей все еще не было, но зато была еще одна индейка, опять яблочное шампанское и песни на испанском языке. И тут, точно запоздалый рождественский подарок, прибыли наконец и запасные части. Они были сделаны в Буэнос-Айресе и выглядели отлично, но, когда я проверил их напильником на твердость, сердце у меня упало. Однако выбора не было — я приступил к ремонту в расчете, что они выдержат хотя бы до конца путешествия. Так почти через три недели после приезда мы попрощались с нашими друзьями с тополиного оазиса среди патагонской пустыни.