Лувр делает Одесса - [67]

Уже на следующий день результаты расследования были опубликованы в центральной прессе. С первым номером газеты малоизвестный ювелир-самоучка превратился в национального героя Франции. Теперь, с точностью до наоборот, все подозрения и насмешки обрушились на Лувр. Дирекцию подозревали в сговоре с мошенниками, а особенно выходца из Одессы эксперта Рейнаки.

Что началось в Париже! На первых страницах печатных изданий красовался Фимин портрет. Все жаждали взять у него интервью, пригласить в гости или просто поговорить. Гению посыпались предложения: заключить долгосрочный договор на эксклюзивную публикацию фотографий его работ, мировое турне с тиарой, сделать украшение для киноактрисы, открыть сеть ювелирных магазинов и даже назвать в честь тиары лекарство от инфлюэнции. Его боготворили, снимали перед ним шляпу и просили автограф.

– Что тиара! Вот если бы вы видели мой саркофаг! – не переставал повторять корреспондентам Фима.

Как и все одаренные люди, Ефим был далек от коммерции, поэтому не проявил интереса ни к одному из поступивших ему предложений. Клермон-Ганно, видя, как Фима без всякого сожаления упускает одну возможность за другой, отдал все его работы в только что открывшийся в центре Парижа ювелирный салон. Заполучив изделия от Разумовского, салон расцвел, популярность заведения взлетела до небес. Все было распродано с баснословной прибылью, которую, естественно, получили организаторы. Виновнику ювелирного переполоха досталась неплохая сумма по одесским меркам, только и всего.

Париж бурлил, Париж пристально наблюдал за ювелиром из России, обсуждая и фиксируя на фотоаппарат каждую мелочь из его жизни. Казалось, все эти годы город только и ждал встречи с гением. Газетчики преследовали его повсюду. Иногда дело доходило до бесцеремонного вторжения дамочек в гостиничный номер под каким-либо предлогом. Фима тушевался и, ссылаясь на незнание французского, вежливо выпроваживал непрошеных гостей. Бремя славы тяготило не привыкшего к публичной жизни Фиму. Хотелось к жене и детям. Хотелось домой.

Теплым майским днем Ефим отправился в выставочный салон за причитающимися ему деньгами. Он вышел из гостиницы, огляделся по сторонам и, не обнаружив вездесущей прессы, с облегчением вздохнул. Весеннее солнце радовало. Хотелось спокойно прогуляться под раскидистыми кронами цветущих каштанов, полюбоваться корабликами и красивыми гуляющими парочками. Сказать, что парижская мода нравилась Фиме, это не сказать ничего. Его восхищали роскошные наряды дам с отделкой из меха и бисера, драгоценных камней и тюля. Шляпки и шелка делали женщин богинями в глазах провинциала. Складки на разноцветных юбках мягко ниспадали с пышных бедер и шуршали, как ласковый весенний ветер. Каждое понравившееся платье он мысленно примерял на Мэри и радовался тому, что смотрелась бы она в парижских нарядах не хуже напудренных барышень. Витрины салонов соблазняли зеркалами в золоченых рамах, мебелью, обитой дорогими тканями, фарфором и ювелирными украшениями. Париж утопал в изяществе и великолепии. Все это радовало Ефима и вдохновляло на новые ювелирные подвиги. Теперь он точно знал, кому нужны его работы и где их продавать.

Не успел он сделать и пару шагов, как кто-то его окликнул.

– Ефим Разумовский! Дорогой вы мой!

Фима оглянулся и обомлел. Перед ним стоял Марк Абрамович собственной персоной. Одет он был дорого, но без прежнего лоска, который так любил хозяин ювелирной лавки. Даже радость от встречи и улыбка не могли скрыть его глубокие душевные переживания.

– Фима, вы позволите мне вас так называть по старой дружбе?

– Конечно, Марк Абрамович. Как вы здесь оказались?

– Живу в Париже, молодой человек. Несколько лет назад перебрался с семьей. Если бы вы знали, как я рад нашей встрече! Я вас искал! – запричитал Левинзон со слезами на глазах.

Откуда ни возьмись появился фотограф. Марк Абрамович моментально изменился в лице и принялся демонстративно обнимать Ефима, искоса поглядывая в объектив фотоаппарата.

– Monsieur Razumovsky, qui est ce monsieur? Est il votre père? [26] – спросил фотограф.

– Это Ефим Разумовский, господа! Все познакомьтесь, господин Разумовский – мой лучший друг! – воодушевился Марк Абрамович, абсолютно не понимая, о чем его спрашивают. – Прошу любить и жаловать. Лучший из ювелиров, какие у меня работали. Именно я сообщил прессе, что тиара – дело рук господина Разумовского. Отношусь к нему как к родному сыну. Подтверди, Ефим.

– Наверное, – смутился Фима, – но мне кажется, они вас не понимают. Марк Абрамович, идемте побыстрее отсюда. Видите, уже собралась толпа.

– Неудобно. Это невежливо, – тянул время Левинзон. – Нужно позволить ему сделать еще парочку фотографий.

Фима послушно встал рядом с Левинзоном, давая бывшему работодателю искупаться в лучах славы.

– Они не дадут нам поговорить. Зайдем в ресторан, – предложил Марк Абрамович, – забирая инициативу в свои руки. – Фима, в последние дни я только и делаю, что просматриваю газеты и сердечно переживаю. Нет ни одного номера без вашего портрета или чудных работ. Вы молодец! Я всегда знал и верил. Может быть, у вас и есть причина немного на меня обижаться, но, плати я вам хорошую зарплату, неизвестно, было бы сейчас все это?