Лунный ветер - [139]

— Розовым? — робко спросил он.

— Полагаю, в такой огромной коробке найдётся и розовый. — Сняв сына с моих коленей и легко подняв в воздух, Гэбриэл покружил его по комнате, пока тот не залился звонким хохотом, напрочь забыв о слезах, и, чмокнув в макушку, поставил на пол. — Бегите, мадемуазель д’Аркур отведёт вас к нему.

С капитаном Теодоракисом, в доме которого мы теперь гостили, Гэбриэл познакомился в те далёкие времена, когда промышлял контрабандой. Мистер Теодоракис — правильнее было бы называть его «кирие Теодоракис», на местный манер, но даже я сбивалась на «мистера», не говоря уже о детях, — был не только превосходным капитаном, но и широчайшей души человеком. Томми с Эсти не переставали донимать его просьбами рассказать ещё что-нибудь о тех временах, когда юный капитан Теодоракис отважно сражался с турками, помогая родному острову обрести свободу от их гнёта, а всей Элладе — наконец получить независимость от Османской империи. После судьба незаслуженно и жестоко с ним обошлась, вынудив оставить честную службу ради дел, идущих вразрез с законом. Наверное, поэтому они с Гэбриэлом когда-то и сблизились. Сейчас мистер Теодоракис, как и Гэбриэл, давно уже вёл законопослушный образ жизни, а на его корабле теперь плавал его взрослый сын-торговец. Но об иных делах, которые они провернули с Гэбриэлом, оба и сейчас вспоминали со смехом, приправляя воспоминания бокалом сладкого вина из вяленого винограда, которое здесь делали превосходно.

Именно потому, что сын его давно уже вырос, а внуков всё ещё не было, вместо них старый капитан с удовольствием баловал детей старого друга.

— И ничего я не преувеличивала, — сказала я, когда счастливые дети убежали.

Зайдя за спинку кресла, Гэбриэл положил руки на мои плечи. Я не могла видеть его глаз, но знала, что он заглядывает в лист, брошенный мною при появлении Тома, исчерканный неровными вдохновенными строчками: тот, что скоро должен был прибавиться к толстой стопке таких же, уже исписанных и аккуратно сложенных на краю стола.

— Как поживает великое творение?

Склонив голову набок, я прижалась щекой к его ладони. Потёрлась об неё, спустя все эти годы всё ещё жмурясь от этого довольной кошкой — и спустя все эти годы ощутила, как дрогнули в предвкушении пальцы его другой руки, ответной лаской огладив кожу над глубоким вырезом моего платья.

Писать я начала спустя пару лет после нашей свадьбы. С появлением младших Форбиденов у нас не складывалось довольно долго, и Гэбриэл был этому только рад. Потом я поняла, что сама являлась для него в каком-то роде любимым ребёнком, единственным и избалованным, и он просто не готов был сразу обзаводиться другими. Наша семейная жизнь любому показалась бы ожившей мечтой, но спустя какое-то время я поняла, что не могу довольствоваться участью просто чьей-то супруги. Даже супруги самого прекрасного человека из всех, что я могла бы придумать.

Тогда-то, вдохновляясь примером своих любимых женщин-литераторов — и с усмешкой вспоминая о том, что чему-чему, а богатству моей фантазии точно могут позавидовать многие, — по возвращении из очередного путешествия я и начала писать сама.

Свою первую книгу, «Загробная жизнь сэра Энтони», я завершила в то время, когда начались перемены, о которых мы некогда говорили с Гэбриэлом. Время, когда был принят уже второй Акт об имуществе замужних женщин, отныне дающий им полное право самим распоряжаться своей собственностью, ещё совсем недавно целиком и полностью переходившей в руки супруга. Время, когда наша страна сделала первые шаги к тому, чтобы её жительницы перестали быть бесправными существами, юридическим придатком собственных мужей. А потому после долгих раздумий издателя мою повесть об отважной девушке-корсаре в мужском платье, служившей на благо короне, как некогда сэр Фрэнсис Дрейк, всё же пропустили в печать — по моему дерзкому настоянию, под моим именем, не прикрытым мужским псевдонимом. Я до сих пор помню, как яростно плакала на плече у Гэбриэла, почитав в газетах первые критические отзывы, не оставившие от моего творения камня на камне… однако другие приняли историю весьма благосклонно, не уставая подмечать, что удивительно было в романе, написанном женщиной про женщину, обнаружить лихие авантюры и приключения в духе Рида и Дюма при почти полном отсутствии любовных терзаний и перипетий, — и публике она полюбилась. А после второй книги представители некоей коронованной особы любезно попросили меня прислать им копию третьей, как только она будет завершена. Ибо коронованная особа, заинтригованная тем, как же в дальнейшем сложатся судьбы героев, не желала дожидаться издания вместе со всеми.

Сейчас я приступила уже к шестому роману о моей героине, которой на сей раз предстояло столкнуться со зловещим культом, практиковавшим человеческие жертвоприношения во имя богов и берущим своё начало в Италии. Гэбриэл читал все пять книг, ему предшествовавших, и всегда первым, иронично отмечая, что в этом отношении он более привилегирован, чем даже Её Величество, и будет последним дураком без капли здорового чванства, если этой привилегией не воспользуется. Мои детища он строго, но не обидно критиковал, давая дельные советы и посмеиваясь в местах, казавшихся ему излишне наивными или романтичными, — однако целиком и полностью одобрял мою деятельность.