Лунные ночи - [25]

Но все это осталось уже позади, и разве можно сказать, что все это было зря, если сейчас перед глазами эти звенящие под ветром пшеничные поля, по которым скоро пойдут комбайны, этот с боем вырванный у засухи урожай. Еремин ездил и ездил по степи, останавливал машину, шелушил на ладонь зерна, мысленно взвешивая и подсчитывая, сколько вывезут и продадут колхозы государству, сколько пойдет в семенной, фуражный и другие фонды и сколько останется на трудодни колхозникам. Не во всех, конечно, колхозах соберут одинаковый урожай. Кое-кто и поработал лучше, кое-где была похуже земля… Но уже сейчас можно было сказать: будут люди с хлебом. Вполне хватит им и до нового урожая и даже для продажи излишков на рынке. Оказалось, что в этом неблагоприятном году колхозники получат на трудодень лишь не намного меньше хлеба, чем в позапрошлом, высокоурожайном. А некоторые колхозы, такие, как, например, имени Кирова, выдадут и побольше.

Однажды у лесополосы, отделяющей поля района от полей соседнего, Еремин встретился со своим товарищем Михаилом Брагиным, с которым последнее время они как-то редко встречались и вообще заметно охладели друг к другу. Брагин тоже, видно, объезжал поля своего района. Еще издали Еремин заметил его машину, нырявшую впереди на дороге из балки в балку. Подъехав ближе и узнав газик Еремина, стоявший на дороге среди двух крутых стен «одесской-3», Брагин затормозил машину и выпрыгнул на дорогу — в сером плаще, с серыми от пыли бровями и ресницами, невеселый.

— Ты был прав, — устало сказал он Еремину, протянув ему руку и окинув взглядом густоколосое, тихо волнующееся поле «одесски», которая вплотную подходила к полям его района и, как отрезанная шнуром, уступом поднималась над ними.

Еремин по-человечески пожалел его и предложил:

— Заедем к тебе, я давно не виделся с Зиной.

— Как-нибудь в другой раз, — коротко взглянув на него, отказался Брагин. И, круто развернув машину, поехал назад по пыльной дороге, между полями, которые своим видом могли лишь навеять уныние и глубокое сочувствие к тем людям, что отдали этому свой труд, свое время и вложили в это свои надежды.

И потом перед мысленным взором Еремина долго еще стояли эти поля, и чувство обычной человеческой жалости к товарищу, которое шевельнулось у него тогда, на дороге, очень скоро окончательно вытеснилось мыслями об этих людях, кто пахал и засевал эти поля и связывал с ними свои насущные надежды.

Не один и не два раза за этот год приезжал в район Тарасов. Иногда он заезжал в райком, и отсюда они вместе с Ереминым ехали в колхозы. Иногда же начинал поездку прямо с колхозов и потом уже подворачивал свой газик к райкому. Он уже узнал в районе многих председателей колхозов, бригадиров, трактористов, и они тоже приметили его машину. Весной Тарасов приезжал в Тереховский колхоз смотреть, как агроном Кольцов испытывал свою машину для посадки винограда, и потом прислал из города конструктора с завода для устранения обнаруженных недостатков.

В последний раз он приехал в район уже перед уборкой. По области проводились кустовые совещания секретарей райкомов, председателей райисполкомов и уполномоченных по заготовкам, посвященные хлебопоставкам. Работников южного куста собрали в районе, где работал Еремин. Перед красным зданием районного Дома культуры сбилось газиков, «Москвичей» и «Побед», как перед каким-нибудь театром. Станичные ребятишки кружились вокруг них как зачарованные.

В гулкой тишине большого зала Дома культуры, где обычно проходили все районные совещания, партийные конференции и сессии райсовета, не пропадало ни одного слова из того, что говорил с дощатой трибунки своим не очень громким голосом Тарасов о тех особых условиях, в которых должны будут проходить в этом году хлебопоставки.

Давно остались позади те времена, когда с наступлением хлебозаготовок в колхозах и районах замирала всякая иная жизнь и начиналась полоса великих потрясений, всевозможных осложнений, бессонных ночей и штурмов. За ряд послевоенных лет в области и в районах уже успели привыкнуть к тому, что хлебопоставки проходили без излишнего напряжения, организованно и быстро. Не было нервозности и штурмовщины, излишним было прибегать и к настойчивым убеждениям, чтобы взять хлеб, необходимый для промышленных центров, для внешней торговли и для армии, бодрствующей на рубежах Родины. В плоть и в кровь вошло, что хлебопоставки проходят без шума и треска, без изматывания нравственных и физических сил людей, как важная и непременная, но все же повседневная в ряду очередных задача дня. Мера этой организованности равнялась мере дальнейшего роста и укрепления колхозов, возросшей сознательности людей. Они прошли новую закалку и выучку на войне и после войны немало уже сделали и еще тверже уверовали в свои силы. И на план хлебопоставок они теперь смотрели как на само собой разумеющийся, первостепенный долг. Их не нужно было уговаривать, что это первая заповедь, что государству нужен хлеб и для рабочих центров и для армии. Это понимали не только партийные работники, председатели колхозов, но и рядовые колхозники, весь народ.