Луна и комедианты - [4]

За парком виднелись горы, подступающие с тыла к храму Нандзэндзи. Это горная цепь Дзуйрюдзан, звеном которой является и Восточная гора. Вид на эти горы открывается и со двора дома, арендуемого господином Ямаути, но там, к сожалению, они видны с северной стороны, здесь же- с восточной. Луна, вероятно, появится из-за вершин этих гор. Когда она отразится в воде и пруд подёрнется голубовато-серебряной рябью, всё кругом засверкает тем особым чудесным блеском, какой бывает лишь в лунную ночь. Прислонившись к балюстраде, мы чувствовали себя почти как в просторной ладье на середине какого-нибудь озера. Мы не сможем дотянуться до лупы, которая взойдёт высоко над горами, но здесь, на воде, достать её будет пара пустяков. На пруду росло много белых лилий, ирисов, жёлтых кувшинок. Камыш сусуки и другие осенние травы по берегам были уже скошены, зато на противоположном берегу, от которого нас отделяла вода, стоял великолепный, выше человеческого роста куст белых сирахаги.[5] Дом, видно, был большой; сквозь листву деревьев белели его стены, выходившие на пруд. Парк, в котором мы находились, по всей вероятности. не имел отношения к главному парку, который примыкал к основному зданию Золотого Храма и был устроен по проекту Энею. Но и этот парк был хорош. Прекрасный пруд, водопадики и ручейки, мшистые садовые камни — всё это свидетельствовало о том, что и в этом месте когда-то был храм. Правда, парки, сады и садики в таком городе, как Киото, не такая уж редкость. Но даже и в этом городе снимать дом с таким роскошным парком может себе позволить лишь какой-нибудь старинный богач или нувориш. По слухам, господин Уэда благодаря каким-то своим давнишним связям с храмом платил за аренду какие-то жалкие гроши, и в глубине души все мы ему очень завидовали.

Мамаша Ямаути настояла на том, чтобы мы выпили по чашечке чая, и проводила нас в буфетную, где на столиках был сервирован чай. К нам подошли господа Сэнсаку и Сэнгоро, и мы тепло с ними раскланялись. Пользуясь выражением госпожи Ямаути, сегодня здесь решено было собрать одних только «обитателей деревушки Нандзэндзи», и эта идея нам показалась весьма симпатичной. Но что касается актёров, то здесь присутствовали старик Сэнсаку, господин Сэнгоро, его супруга, их сын Сэнносукэ и целая стайка учеников этих актёров. Короче говоря, была представлена чуть ли не вся семья Мояма с их учениками. Когда мы покончили с чаепитием, нам сказали, что сейчас состоится выступление сыновей господина Уэда, которые разыграют фарс под названием «Приманка». Мы вернулись на свои места на террасе и ещё раз оценили всю прелесть этого места. Зрителей здесь было не так уж много. У балюстрады в юго-восточном углу стоял небольшой столик, на котором алела ветка китайского мискантуса и стояли пирожки со сладкой начинкой — традиционные жертвоприношения луне. Перед этим столиком на ковре в смиренных позах сидели человек десять гостей. Судя по внешнему виду, собравшиеся здесь мужчины и женщины все без исключения принадлежали к избранному обществу, представителями которого главным образом и был заселён этот район Киото. Словом, это были «обитатели деревушки Нандзэндзи».

Что касается содержания фарса «Приманка», то сводится оно к следующему. Находящийся на службе у некоего даймио[6] молодой стряпчий Таро, манкируя службой, проводит целые дни дома, притворяясь, что разъезжает где-то по делам. Проведав об этом, даймио и другой молодой стряпчий, по имени Дзоро, являются к нему на дом и прибегают к различным уловкам, чтобы выманить спрятавшегося Таро из его убежища. Они играют на лютне, распевают песни, пляшут. Таро не выдерживает, клюёт на эту приманку, выходит из своего укрытия и таким образом разоблачает себя. Роли в фарсе исполняли три сына Уэда. Старший из них был учеником шестого класса начальной школы, средний ходил в четвёртый класс, а младший — во второй. Они безупречно разыграли пьеску, что с несомненностью свидетельствовало не только об их талантах, но и о недюжинных педагогических способностях господина Сэнгоро. Мальчики были в том возрасте, когда ребятишки больше всего увлекаются шалостями и проказами. Когда они возвращались из школы, их, должно быть, очень тянуло поиграть с соседскими сорванцами. Но увы! Такого рода забавы были не для них. И они покорно принимались зубрить непривычные для их слуха монологи и реплики из старинных фарсов. Разве это не говорит о том, что в Киото дети растут в атмосфере ласки и внимания к ним? Здесь исстари принято обучать детей в этом возрасте искусству фарса. Нередко своими выступлениями они украшают такие концерты, на одном из которых мы присутствовали сегодня. Говорят, что в прошлые времена этот обычай был ещё более распространённым, чем сейчас. Из всех видов эстетического воспитания мальчиков фарс, пожалуй, наиболее подходящий. Его музыка, песни и пляски просты, безыскусственны и приятны. Да и речи действующих лиц, которые в фарсах требуется произносить невообразимо высокими голосами, лучше всего получаются у юнцов. Само несовершенство детской игры, которое было бы абсолютно нетерпимо у взрослых, придаёт их выступлениям особую прелесть. Как забавны и милы бывают эти детские фигурки, обряженные в старинные театральные костюмы, во все эти суо, нагабакама, катагину, косимэ — коротенькие кимоно с широченными рукавами, длинные в складку шаровары, вычурные плащи и накидки.