Lumineria. Традиция и Доктрина - [8]
Некоторые из этих параллелей можно считать обычным совпадением, а доказать их неслучайность в наше время не представляется возможным. В остальном буддизм не испытал особого влияния еврейской культуры и не оказал на неё никакого влияния
Гораздо больше персидско-мидийского и еврейского влияния испытала другая национальная религия тибетцев, проникшая в Тибет ещё до буддизма, — это религия бон (бон-по). Верховный бог в религии бон, Мудрый Бумкхри — скорее всего, был калькой персидского бога Ахура-Мазды («Бог Мудрый»). Бог Елха, обладающий лампадой душ, возможно, был копией еврейского бога, называемого ещё Eloha.
Культура маздаянства и зороастризма в свою очередь испытала сильно влияние ведической культуры индусов. Многие божества иранцев и индусов имеют похожие имена и функции. Например, бог смерти в индуизме, Яма — это Йима зороастрийцев. Бог Индра индийской Ригведы в зороастризме превратился в одного из мелких демонов, хотя другой эпитет Индры
Продвигаясь дальше на восток, автор обращает пристальное внимание на традиционную религию Японии — синтоизм. И здесь должно показаться весьма удивительным то, что основное влияние на эту религию оказала опять же культура евреев, ушедших в изгнание после разрушения Второго Храма. Важно напомнить, что в этот период в практике иудаизма уже были молитвенные филактерии (тфилин), повязываемые на лоб в виде чёрных коробочек. Точно такие же филактерии надеваются на лоб синтоистами во время церемоний, и называются они похожим словом «токин». Эти токин можно по сей день увидеть в Японии на статуях, изображающих мужчин племени ямабуси, которые оказали сильное влияние на культовую практику синтоизма и подарили жителям острова национальный вид боевого искусства ниндзя. Помимо токина, дополнительным важным элементом этих статуй является красный цвет кожи, густые брови и длинный «семитский» нос, который самым карикатурным образом умышленно удлиняется скульпторами. И еще множество параллелей между синтоизмом и иудаизмом приводит автор, переходя в конце раздела к теме каббалы.
Автор сообщает, что каббала определена им в категорию эзотерики, а не религии. Здесь я лишь кратко упомяну о том, как в средние века мусульманская («андалусская») Испания стала местом слияния нескольких культур: христианской, герметической, иудейской и исламской (суфийской).
В древности Аравию населяли несколько народов, среди которых были набатеи, сабеи, суданцы, египтяне, дравиды, индоарийцы, абиссинцы, персы, евреи, аднаниты, кахтаниты и другие. Кореными народами считались тёмные кахтаниты, родоначальником которых и был библейский Измаил, и светлокожие аднаниты, образовавшиеся от семитов. Аравийский пророк Мохаммад был аднанитом по происхождению.
В детстве Мохаммад вместе со своим дядей Абу-Талибом совершил путешествие в сирийский город Босру, где жил несторианский миссионер Бахира. Этот монах имел обычай оказывать тёплый приём всем христианским арабам, предлагая им ночлег и еду. Согласно легенде, во время встречи Бахиры с Мохаммадом монах увидел в юном госте признаки избранного пророка, после чего преподал ему основы несторианской доктрины и отпустил с миром, попросив Абу-Талиба поскорее вернуть племянника в его родной город. Несторианцы, как мы знаем, придерживались более чистой формы христианства и отрицали божественную природу Иисуса, а также ряд соображений, связанных с его непорочным зачатием и чудесным воскрешением. Позже эти идеи отразятся на содержании Корана.
Вернувшись в Аравию, Мохаммад стал размышлять о своей пророческой миссии и решил посвятить себя изучению религиозных культов, имевших место на полуострове. Иудеи и христиане в то время уже присутствовали в Аравии в большом количестве. Жители Йемена вовсе состояли почти из одних иудеев и христиан. Не будучи обученным чтению и письму, Мохаммад прибегает к помощи проповедников и знакомых из соседних кланов, от которых узнаёт все легенды Ветхого и Нового заветов. Новая религия молодого пророка и обновителя веры должна примирить две давно соперничающие ветви авраамической религии, поэтому Мохаммад решает создать новую книгу, которая объединит в себе оба завета и сделает их одним целым. Эту книгу он называет Кораном, а позже убеждает своих соплеменников, что они должны помочь ему записать слова этой книги, поскольку она ниспослана через него Самим Богом. Здесь я не буду приводить все известные примеры и выгружать в этой короткой главе весь имеющийся у меня груз антикоранической аргументации (на это потребовалась бы целая книга), но всё же два небольших и показательных примера я приведу., чтобы продемонстрировать уровень образованности самого Мохаммада и тех его последователей, которые подхватили его идеи и стали вместе с ним основывать на них новую религию.
(Примеры автора по искажениям Торы Кораном убедительно показывают, что Коран писался человеком или людьми, которые не были высоко образованными и не сумели передать содержание Торы и Евангелия адекватно).
В качестве нравственного кодекса Коран, так же, как и Ветхий Завет, не может использоваться, ввиду его социально опасного, деструктивного характера. Обосновать такое утверждение несложно: если бы эта книга была впервые написана в наше время, её бы непременно запретили к изданию, а её автором заинтересовались бы службы безопасности. Если всё же при помощи подпольной печати эта книга вышла бы в свет, то её распространение было бы вне закона, за него полагалась бы уголовная ответственность. Единственная причина, по которой в наше время такие тормозящие прогресс книги как Ветхий Завет, Талмуд и Коран всё ещё издаются и свободно распространяются, заключается в чрезмерном и бездумном трепете перед всем древним и красиво рассказанным. Любой из авторов или героев вышеуказанных книг в наше время непременно попал бы под суд за выражения античеловеческого, расистского, шовинистского и провокационного толка.
Верно ли, что речь, обращенная к другому – рассказ о себе, исповедь, обещание и прощение, – может преобразить человека? Как и когда из безличных социальных и смысловых структур возникает субъект, способный взять на себя ответственность? Можно ли представить себе радикальную трансформацию субъекта не только перед лицом другого человека, но и перед лицом искусства или в работе философа? Книга А. В. Ямпольской «Искусство феноменологии» приглашает читателей к диалогу с мыслителями, художниками и поэтами – Деррида, Кандинским, Арендт, Шкловским, Рикером, Данте – и конечно же с Эдмундом Гуссерлем.
В этой книге, отличающейся прямотой и ясностью изложения, рассматривается применение уголовного права для обеспечения соблюдения моральных норм, в особенности в сфере сексуальной морали. Эта тема вызывает интерес правоведов и философов права с публикации доклада комиссии Вулфендена в 1957 г. Настоящая книга представляет собой полемику с британскими правоведами Джеймсом Фитцджеймсом Стивеном и Патриком Девлином, выступившими с критикой тезиса Джона Стюарта Милля, что «единственная цель, ради которой сила может быть правомерно применена к любому члену цивилизованного общества против его воли, – это предотвращение вреда другим».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Что такое правило, если оно как будто без остатка сливается с жизнью? И чем является человеческая жизнь, если в каждом ее жесте, в каждом слове, в каждом молчании она не может быть отличенной от правила? Именно на эти вопросы новая книга Агамбена стремится дать ответ с помощью увлеченного перепрочтения того захватывающего и бездонного феномена, который представляет собой западное монашество от Пахомия до Святого Франциска. Хотя книга детально реконструирует жизнь монахов с ее навязчивым вниманием к отсчитыванию времени и к правилу, к аскетическим техникам и литургии, тезис Агамбена тем не менее состоит в том, что подлинная новизна монашества не в смешении жизни и нормы, но в открытии нового измерения, в котором, возможно, впервые «жизнь» как таковая утверждается в своей автономии, а притязание на «высочайшую бедность» и «пользование» бросает праву вызов, с каковым нашему времени еще придется встретиться лицом к лицу.В формате a4.pdf сохранен издательский макет.
К концу второго десятилетия XXI века мир меняется как никогда стремительно: ещё вчера человечество восхищалось открывающимися перед ним возможностями цифровой эпохи но уже сегодня государства принимают законы о «суверенных интернетах», социальные сети становятся площадками «новой цензуры», а смартфоны превращаются в инструменты глобальной слежки. Как же так вышло, как к этому относиться и что нас ждёт впереди? Поискам ответов именно на эти предельно актуальные вопросы посвящена данная книга. Беря за основу диалектические методы классического марксизма и отталкиваясь от обстоятельств сегодняшнего дня, Виталий Мальцев выстраивает логическую картину будущего, последовательно добавляя в её видение всё новые факты и нюансы, а также представляет широкий спектр современных исследований и представлений о возможных вариантах развития событий с различных политических позиций.
Автор пишет письмо-предвидение себе 75-летнему... Афористичная циничная лирика. Плюс несколько новых философских цитат, отдельным параграфом.«...Предают друзья, в ста случаях из ста. Враги не запрограммированы на предательство, потому что они — враги» (с).