Лукьяненко - [2]
Заперты возами все выходы из станицы. На случай набега упрятали молодых девок на ночь за надежными стенами деревянной церкви. Пойди потом, поищи ветра в поле — скользнут непрошеные гости из-за Кубани — и сыщешь едва ли русских невольниц в десятых женах у отчаянного закубанца, а то и в самой Туретчине на ее горластых базарах очутится кубанский товар. И мало ли равной работки переделают рученьки белы да спинушка, попривыкши в годы неволи ко всякому?..
Разве что ручей, ледяной и быстрый, по вымытым корням чинар прожурчит матушке своей Кубани, как видел он не раз в своих водах светлолицую женщину — лила она слезы, роняла сиротские слова. Да сколько таких ручейков и целых речек сбегает в Кубань и что они успели поведать ей?
Смешалось в ней все, и мчит она, неугомонная, мутная оттого, что слились с ней судьбы и тяжкая доля не одного народа и не десятка — теперь уж и не разобрать вовсе.
Горюют много повидавшие на своем веку запорожцы, спрашивают как будто сами себя про милую Украину. Где ж она? Где привычная Сечь, где вольные обжитые места; села где с вишневыми садочками под горою, со жнецами мирными, тополем, что подобен темной свечке при белом месяце, со студеными криницами и степями — степями немеренными и вольными, как вся их казацкая жизнь?..
И зори где алые, как дорогое турецкое сукно на тех шароварах вольницы?.. Все это теперь ушло, все это было. Было и не будет больше никогда.
А этот край — что ждет их тут, бедолаг? Кажется им порой, что все народы, какие перебывали на этих местах до них, поспешили обойти все это стороной, чтоб не ободраться жестоким терном, не побить чтоб колеса возам своим, не запутаться в липких зарослях ежевики — ожины, не сидеть на гнилых лиманах, где тьмущая тьма чирков и вертких лысок, легких, как чуткие поплавки, красивых и стройных водяных курочек. Здесь у нечисти-чомги все лето, считай, со спины не слезают и взрослые птенцы, тараща направо-налево свои пугала-глаза. Комар здешний плодится такими уймами и так прожорлив, что, не упившись ночью, остается насытиться кровью на день — допивать и дожаливать. Места эти испокон веку облюбованы лихорадкой, коренной жительницей этих краев.
Здесь всякое падшее семя и всякая былка за лето прорастут так, что к осени плуг, запряженный парой быков, с большим трудом отворачивает пласт — так обильно переплестись успевают раздобревшие плети корневищ камыша, терна, ожины, шиповника — всего того, что заставляет земледельца в минуты отчаяния опустить. уки.
В первый год нового, двадцатого века числа двадцать седьмого в зеленом мае родился у станичного атамана урядника Пантелеймона Тимофеева Лукьяненко сын. Нарекли его по имени умершего несколько лет назад братика. Тринадцатая душа в семье на свет белый народилась… Поговаривали при этой вести ивановские старики: «В мае родиться — век маяться». Другие — те просто сочувственно покачивали головой, с пониманьем и обреченностью утверждали: «Тринадцать — число несчастливое, тут и гадать нечего. Хотя казак народился, не баба…»
Когда в Скорбященской деревянной церкви станицы Ивановской священник Алексей Лавров окунал Павлуню в купель, то родичи и кумовья затревожились: не зябко ли младенцу будет? Батюшка чутким ухом своим уловил невольное беспокойство их и загадочно молвил: «Вода — не беда, во благо! Вырастет — жарко будет!»
Слова отца Алексея, передаваясь из уст в уста, легким шепотком облетели церковь, дошелестели до озадаченного батьки. «Какую такую думку таит поп в словах своих?»
Орущего хлопчика бережно приняли из лона купели, стали укутывать в белую холстинку. И все, кто был там, благостно разулыбались, всматриваясь в красноватое личико новорожденного.
— Ох и добрый казак будет! — заметила свояченица, крепче сжимая руку сестре, лицо которой тихо светилось от счастья.
— Ишь ты! С голосом, с песней! Не горюй ты, Евгеньюшка! Подумаешь, в мае родился! Май — коню сена дай! — храбрился счастливый батька. — Имечко зато отхватил какое — Павлуня!
И пока несли это крохотное тельце из церкви до дому, вспоминал Пантелеймон Лукьяненко, как давали прозвище внуку свояка. Отсутствовал старый казак на то время, когда крестили внука. Вернулся и спрашивает невестку:
— Ну, как же назвали без меня?
— Та Трихван назвали. Шо за Трихван?! — и в слезы. — Папаня, подить до батюшки, може, переменит имя? Ну как я звать его буду — Трихван? — говорит, а саму слезы душат.
— Ничóго, ластонька, ничóго. Схóдю я, — сказал сердобольный свекор.
Нацедил трехлитровый черепяный горшок меда, чистое все надел, бешмет и черкеску из сундука достал. Новую нарядную кубанку-«попик» из курчавого барашка-курпея нахлобучил: не зря заказывал в городе братьям Чернецким, сгодилась. Вышел на улицу. По дороге свернул к магазину колониальных товаров. Голову сахара взял, фунт чая в жестяной размалеванной коробке. Чтоб не с пустыми руками идти.
Постучал. Вышла прислуга поповская.
— Доложите, — просит и протянул то, что в руках принес.
Через минуту-другую явился и сам отец Алексей.
— Ну, здравствуй! Что пришел?
Казак в объясненье, мол, так и так, имя неподходящее внуку дали. А тот в ответ:
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Джон Нейхардт (1881–1973) — американский поэт и писатель, автор множества книг о коренных жителях Америки — индейцах.В 1930 году Нейхардт встретился с шаманом по имени Черный Лось. Черный Лось, будучи уже почти слепым, все же согласился подробно рассказать об удивительных визионерских эпизодах, которые преобразили его жизнь.Нейхардт был белым человеком, но ему повезло: индейцы сиу-оглала приняли его в свое племя и согласились, чтобы он стал своего рода посредником, передающим видения Черного Лося другим народам.
Аннотация от автораЭто только кажется, что на работе мы одни, а дома совершенно другие. То, чем мы занимаемся целыми днями — меняет нас кардинально, и самое страшное — незаметно.Работа в «желтой» прессе — не исключение. Сначала ты привыкаешь к цинизму и пошлости, потом они начинают выгрызать душу и мозг. И сколько бы ты не оправдывал себя тем что это бизнес, и ты просто зарабатываешь деньги, — все вранье и обман. Только чтобы понять это — тоже нужны и время, и мужество.Моя книжка — об этом. Пять лет руководить самой скандальной в стране газетой было интересно, но и страшно: на моих глазах некоторые коллеги превращались в неопознанных зверушек, и даже монстров, но большинство не выдерживали — уходили.
Эта книга воссоздает образ великого патриота России, выдающегося полководца, политика и общественного деятеля Михаила Дмитриевича Скобелева. На основе многолетнего изучения документов, исторической литературы автор выстраивает свою оригинальную концепцию личности легендарного «белого генерала».Научно достоверная по информации и в то же время лишенная «ученой» сухости изложения, книга В.Масальского станет прекрасным подарком всем, кто хочет знать историю своего Отечества.
В книге рассказывается о героических боевых делах матросов, старшин и офицеров экипажей советских подводных лодок, их дерзком, решительном и искусном использовании торпедного и минного оружия против немецко-фашистских кораблей и судов на Севере, Балтийском и Черном морях в годы Великой Отечественной войны. Сборник составляют фрагменты из книг выдающихся советских подводников — командиров подводных лодок Героев Советского Союза Грешилова М. В., Иосселиани Я. К., Старикова В. Г., Травкина И. В., Фисановича И.
Встретив незнакомый термин или желая детально разобраться в сути дела, обращайтесь за разъяснениями в сетевую энциклопедию токарного дела.Б.Ф. Данилов, «Рабочие умельцы»Б.Ф. Данилов, «Алмазы и люди».
Судьба Рембрандта трагична: художник умер в нищете, потеряв всех своих близких, работы его при жизни не ценились, ученики оставили своего учителя. Но тяжкие испытания не сломили Рембрандта, сила духа его была столь велика, что он мог посмеяться и над своими горестями, и над самой смертью. Он, говоривший в своих картинах о свете, знал, откуда исходит истинный Свет. Автор этой биографии, Пьер Декарг, журналист и культуролог, широко известен в мире искусства. Его перу принадлежат книги о Хальсе, Вермеере, Анри Руссо, Гойе, Пикассо.
Эта книга — наиболее полный свод исторических сведений, связанных с жизнью и деятельностью пророка Мухаммада. Жизнеописание Пророка Мухаммада (сира) является третьим по степени важности (после Корана и хадисов) источником ислама. Книга предназначена для изучающих ислам, верующих мусульман, а также для широкого круга читателей.
Сергея Есенина любят так, как, наверное, никакого другого поэта в мире. Причём всего сразу — и стихи, и его самого как человека. Но если взглянуть на его жизнь и творчество чуть внимательнее, то сразу возникают жёсткие и непримиримые вопросы. Есенин — советский поэт или антисоветский? Христианский поэт или богоборец? Поэт для приблатнённой публики и томных девушек или новатор, воздействующий на мировую поэзию и поныне? Крестьянский поэт или имажинист? Кого он считал главным соперником в поэзии и почему? С кем по-настоящему дружил? Каковы его отношения с большевистскими вождями? Сколько у него детей и от скольких жён? Кого из своих женщин он по-настоящему любил, наконец? Пил ли он или это придумали завистники? А если пил — то кто его спаивал? За что на него заводили уголовные дела? Хулиган ли он был, как сам о себе писал, или жертва обстоятельств? Чем он занимался те полтора года, пока жил за пределами Советской России? И, наконец, самоубийство или убийство? Книга даёт ответы не только на все перечисленные вопросы, но и на множество иных.
Жизнь Алексея Толстого была прежде всего романом. Романом с литературой, с эмиграцией, с властью и, конечно, романом с женщинами. Аристократ по крови, аристократ по жизни, оставшийся графом и в сталинской России, Толстой был актером, сыгравшим не одну, а множество ролей: поэта-символиста, писателя-реалиста, яростного антисоветчика, национал-большевика, патриота, космополита, эгоиста, заботливого мужа, гедониста и эпикурейца, влюбленного в жизнь и ненавидящего смерть. В его судьбе были взлеты и падения, литературные скандалы, пощечины, подлоги, дуэли, заговоры и разоблачения, в ней переплелись свобода и сервилизм, щедрость и жадность, гостеприимство и спесь, аморальность и великодушие.