Лука, или Темное бессмертие - [98]

Какое значение имеют ответы на все эти вопросы, если молодая женщина страдает, и страдает сильно? Трагедия июля 2016-го вытолкнула ее сюда, в Париж, подальше от родных мест. Девушка, способная лечь в его постель и сбежать полуодетой минуту спустя. Нежный лепесток, дрожащий при одном только звуке мотора грузовика. Мысль о ребенке вертелась в голове у Николя. Потеря ребенка… Но возможно, он ошибается? Потому что нигде, ни в одном сообщении, не было и намека на ребенка.

Он ушел со страницы, не ответив на послание и не пригласив в свою очередь Ролана в друзья. Ролан… Теперь он уже зовет его просто Роланом, как старого друга. Он с досадой покачал головой. Ни с того ни с сего Николя проникся даже какой-то эмпатией к этому совершенно незнакомому типу. И даже не к некоему человеку вдали, а к его виртуальной модели. Не Ролан казался ему симпатичным, а аватарка, которую Facebook решил ему предъявить.

Он отключился, закрыл страницу, потом перезагрузил браузер, чтобы удостовериться, что в памяти телефона не осталось никаких следов. Наконец вышел на свою собственную страницу, «Николя Белланже», которая никаким образом не была связана с Анжелем Бенласори. Ни общих друзей, ни совпадающих интересов – ничего.

Реклама недорогих рейсов во Французскую Полинезию высветилась прямо посреди его собственной новостной ленты. Утомленный Николя выключил телефон, лампу и закрыл глаза. В одном нет сомнений: глава Facebook, Марк Цукерберг, бдит над ним.

50

Помнишь этот пляж, эту невероятную песчаную полосу, расстилающуюся на километры между Берком и Мерлимоном? Мы приехали туда на выходные как-то осенью, похожей на эту. Не было никого. Только мы, птицы и природа. Мы шли по берегу Северного моря, рука в руке, и ты останавливалась всякий раз, когда замечала высунувшуюся из воды голову серого тюленя, в той стороне, где чуть виднелась вдали бухта Оти. Твои белые-пребелые ноги зарывались в песок. Господи, Камиль, у тебя был сорок третий размер, твои ноги были огромны!

Сидя на крыше бункера, затерянного в дюнах, Николя с улыбкой поднимает голову от письма. Он откидывает непослушную прядь, ветер снова сносит ее на влажные выпуклые черные овалы, которые разглядывают темную массу Великобритании на горизонте, а потом перемещаются на стайку песчаных бекасов, быстрых, как пригоршня кристаллов, подброшенных в небо. Ему хорошо здесь, в световых годах от Парижа, паводка, Судана и Кубы и так же далеко от мрачного беспорядка собственных мыслей. Камиль касается воды кончиками своих бесконечных пальцев. Она идет, и прыгает, и вертится вокруг него, ей холодно, но она ничего не говорит, потому что у нее никогда не было привычки жаловаться. Николя сжимает ручку, придерживает листок и в той же ясной прозрачности, которой исполнены его воспоминания, продолжает путешествие.

…В тот день мы сидели здесь, на этом бункере, болтая босыми ногами в пустоте. Мы открыли пару банок пива, смотрели на уходящий отлив, на черные сваи, усыпанные тысячами мидий, и на ловцов креветок с большими зелеными сачками. Именно в этом месте я положил руку тебе на грудь и почувствовал, как бьется сердце другого человека, о котором ты всегда говорила, что оно упало с неба[84]. Ты сказала: «Есть море, есть мы и есть мой дизель, который бьется, чтобы делать свое дело. Мне больше ничего не нужно для счастья». Это правда, я почувствовал, что ты так счастлива, и знаю, ты мне поверила бы, если я скажу сегодня, что тот день был самым прекрасным в моей жизни. А ведь мы просто сидели вдвоем на пустом пляже, пили пиво и грелись биением твоего дизеля, но ничто никогда с этим не сравнится. Всякий раз, когда я засыпаю и слышу, как бьется мое сердце, я вспоминаю о твоем и о тех словах, что ветер унес далеко в небо и отзвук которых мне сейчас слышится в криках чаек. Такие красивые слова…

С южной стороны мужчина прогуливает собаку, наверняка терьера, судя по нахальной манере обнюхивать и рыть песок. Может, он учуял местного моллюска под названием «морской черенок» или съедобную раковину – здесь их собирают целыми пригоршнями. Чуть подальше с грацией балерины выписывает пируэты воздушный змей. Николя лишь время от времени удается среди клочьев пены, сухих яиц ската и губок, которые несутся по ветру, разглядеть того, кто его запустил. Он говорит себе, что этот человек настоящий артист.

…Мне плохо без тебя, Камиль. Неотвязная боль, и уже не потому, что тебя нет. Нечто иное, разрывающее мне внутренности и с каждым днем заставляющее страдать чуть сильнее. Демон, который разрушит меня, если я позволю.

Я больше не могу цепляться за призрака или за черную тень моего прошлого. Я должен жить, я должен жить, потому что мне еще надо кое-что сделать на этой Земле, и я хочу сохранить возможность возвращаться сюда, думая о тебе как о самом прекрасном существе, которое мне было дано встретить…

Ветер набирает силу, ворошит огненные заросли песчаного овса и извлекает песню из хрупких земляничных деревьев. Пена поднимается к небу. Рой бывших ракушек, давно перемолотых прошедшими веками, срывается с дюн и шуршит по письму, как дождевые струи. Какой-то частью своего сознания Николя понимает, что в этом есть нечто ненормальное, другая убеждает себя, что внезапное волнение природных частиц результат простого совпадения, как в тот раз со свечой. Он дует на песок, который тут же возвращается, утыкает ручку в бумагу и делает над собой усилие, чтобы дойти до конца.