Луденские бесы - [110]

Благодаря доброму отцу Бастиду Сурен вновь вернулся в общество людей. Однако Бастид не мог говорить за Господа — во всяком случае за такого господа, в которого верил Сурен. Вчерашний инвалид мог дышать, однако по-прежнему не восстановил способность читать, писать или служить мессу; не мог он свободно ходить, есть или раздеваться без посторонней помощи. Все эти беды укрепляли Сурена в убеждении, что он проклят. Жан-Жозеф терзался отчаянием и ужасом, а к этому еще и присовокуплялись периоды мучительной болезни и острых болей.

Самой странной особенностью его недуга было то, что он никогда окончательно не терял рассудка. Утративший способность читать и писать, совершенно беспомощный, уверенный в обреченности своей души, одолеваемый позывами к самоубийству, святотатству, нечестию и ереси (то он превращался в убежденного кальвиниста, то в манихея), Сурен тем не менее за все эти страшные годы не утратил страсти к литературному творчеству. В первые десять лет своего безумия он сочинил множество стихов. Для этого Жан-Жозеф брал народные мелодии, баллады и даже разгульные песни и сочинял для них богоугодные стихи. Вот несколько строф про святую Терезу и святую Катерину Генуэзскую из баллады «Святые, одержимые любовью» (на мотив песенки «Я встретила германца»):

И тут из-за дальнего древа

Возникла прекрасная дева,

Полна беспредельной печали,

Терезой ее называли.

Сказала она: друг мой милый,

Вина для тебя я налила.

На, выпей и пой вслед за мною:

«О Боже, хочу быть с тобою».

Зовет генуэзку младую

Испить с нею влагу святую.

И та говорит: «Право слово,

Вина не пила я такого».

Стихи, конечно, плохие, но виной тому не недостаток вдохновения, а скудость таланта. Сурен писал одинаково скверную поэзию и когда был психически здоров, и когда был психически болен. Его дар (и весьма значительный) заключался не в стихосложении, а в прозе. Именно этим он и занялся на поздней стадии своей болезни. Между 1651 и 1655 годами он надиктовал свой главный трактат «Духовный катехизис». Этот труд может сравниться по глубине и религиозному чувству с книгой английского современника Сурена Августина Бейкера «Святая мудрость». Несмотря на внушительный объем — более тысячи страниц, «Катехизис» вовсе не является утомительным чтением. Фактура текста довольно непритязательна, но Сурен в этом не виноват. Его обаятельный старомодный стиль был сильно подправлен в последующих изданиях. Один из таких издателей, живший уже в девятнадцатом веке, с бессознательной иронией говорит, что рукописи Сурена «коснулась дружеская рука». К счастью, «дружеская рука» не смогла окончательно испортить простоту и ясность, с которыми автор рассуждает о самых глубоких и тонких материях.

Когда Сурен сочинял свой «Катехизис», он был лишен возможности заглянуть в какие-либо книги или даже собственные рукописи. Но тем не менее ссылки и цитаты весьма обильны и точны, а сам манускрипт обладает поразительной стройностью. Автор снова и снова возвращается к одним и тем же темам, рассматривая их с разных точек зрения, что обеспечивает всесторонность и глубину. Нужно было обладать поистине феноменальной памятью и способностью к концентрации, чтобы создать такой труд, не имея возможности ни разу его перечитать. Во время написания этой книги окружающие все еще считали Сурена безумцем, хотя худшая пора его болезни уже миновала.

Вероятно, это поистине кошмарное испытание — полностью владеть своим разумом и в то же время не властвовать над своими чувствами. Рассудок Сурена беспомощно взирал, как воображение, эмоции и нервная система, сговорившись, словно шайка разбойников, влекут личность к гибели. Это была настоящая война между разумом и фантазией, между писателем-реалистом, оперирующим только фактами, и фантазером, выстраивающим из слов чудовищные псевдореальности, которые нагоняют теску и ужас.

Жан-Жозеф Сурен представляет собой ярчайший образец извечной человеческой беды, имя которой: «Вначале было Слово». Что касается истории человечества, то в начале ее, конечно же, действительно было слово. Язык — это инструмент, при помощи которого человек вырвался из животного состояния. Но в то же время язык, лишив человека невинности и естественности животного, приводит к безумию и сатанизму. Без слов обходиться нельзя, но они несут в себе роковую угрозу. Наши предположения о строении окружающего мира необходимы для того, чтобы постепенно, шаг за шагом, познавать вселенную. Однако, когда эти предположения возводятся в ранг абсолютных истин, непререкаемых догм и священных идолов, наше представление о реальности начинает искажаться, что приводит человека к преступлениям и ошибкам. «Желая очаровать слепцов, — пишет Дай-о Кокуси, — Будда в шутку уронил слова из своих золотых уст. С тех пор небо и земля сплошь заросли густым вереском из слов». «Вереск» этот произрастал отнюдь не только на Дальнем Востоке. Если Христос пришел в этот мир не с миром, но с мечом, то лишь потому, что Он и Его последователи не имели иного выбора — им приходилось облекать свои видения в слова. Как и все прочие слова, речения христианской религии иной раз оказывались недостаточно ясными или же чересчур агрессивными. В любом случае они всегда были неточны и допускали самые различные интерпретации. Когда это учение использовалось в качестве гипотезы — то есть, источника мудрости, помогающего человеку справляться с бременем бытия, — возникающие на почве христианства предположения обладали огромной ценностью. Но когда их превращали в догмы и идолов, они порождали чудовищное зло: религиозную вражду, войны, церковный империализм и множество более мелких зол вроде луденского судилища или воображаемого сумасшествия Сирена.