Лучшие годы Риты - [25]

И забегаловка, и резиновые пончики вспомнились потому, что улица Лесная переменилась теперь до полной неузнаваемости – стала респектабельной и буржуазной. Рита считала, что это хорошо. Не так уж много в мире людей, которые живут в удобном и красивом пространстве, и нечего делать вид, будто маленькие интерьерные магазинчики, и фермерские лавки со всяческими вкусностями, и этнические кафе, в которых сидят веселые, хорошо одетые люди, смеются, пьют что-то разноцветное через соломинку, – нечего делать вид, будто это нечто само собой разумеющееся.

Только в последний год, когда вдруг стало понятно, что привычный антураж повседневности может ведь и исчезнуть, что жизнь может вернуться к прошлому убожеству, Рита поняла, как все это ей дорого.

Она прошла по Лесной ко входу в метро. Он находился не прямо у Белорусского вокзала, а в недавно появившемся пешеходном квартале. Рита давно собиралась здесь побывать, но до сих пор не было случая.

И вот случай представился. Она стояла посередине маленькой площади между огромными домами и озиралась в некотором изумлении.

Нигде в Москве не видела она пространства, в котором разнообразие было бы таким парадоксальным и таким при этом гармоничным.

Два длинных треугольных здания лучами из стекла и металла сходились к белой церкви с потускневшим золотым куполом и темной островерхой колокольней. Очертания церкви были так строги и старинны, что это даже для Москвы, где церквей все-таки сохранилось немало, казалось удивительным. А треугольные здания, наоборот, были резко современны, и тоже по-настоящему, без пошлости, притворяющейся богатством.

Все линии этого квартала были так точно выверены, так стремились вверх и вдаль, что церковь будто на просеке стояла.

По этой городской просеке Рита и шла сейчас, удивленно озираясь. Вот какой, оказывается, была бы вся Москва, если бы ею занимались талантливые люди! Вот как стройно и точно соединялось бы в ней старое и новое – лучшее из того и другого!

Навстречу ей шли трехметровые фигуры из огромных стальных листов – замысловатые создания авангарда. Конечно, они были неподвижны, но все-таки именно шли посередине улицы, странные, выбивающиеся из всего обыденного, сплошь состоящие из угловатых, тускло переливающихся металлических плоскостей. Их присутствие окончательно убеждало в том, что ты попал в особенный мир – он необычен, но тебе в нем хорошо и свободно.

Во всяком случае, хорошо и свободно было здесь Рите.

В первых этажах домов располагались магазины и кафе. Краем глаза Рита увидела устричный ресторан и улыбнулась. Если бы не церковь – старообрядческая, кажется, – она подумала бы, что идет по Берлину или Нью-Йорку. Но церковь была, и ее старинная стройность придавала улице вид очень московский, очень близкий. И то, что понятный глазу московский вид состоит из таких необычных, таких талантливых линий, было Рите радостно.

«Погоди, – сказала она себе. – Не время архитектурой любоваться. Ты думать сюда пришла? Вот и думай».

Внутренний голос прозвучал своевременно. Рита села на лавочку возле фонтана. Фонтан, правда, еще на несколько секунд отвлек ее внимание. Это даже не фонтан был, а плоскость, вода не била вверх, а веером стекала по круглой черной зеркальной поверхности.

Глядя на плоские водяные струи, думать было естественно – мысли сами собою приобретали стройность.

«Разве я не хотела иметь детей, то есть вообще не хотела, никогда? – думала Рита. – Нет, категорического нежелания я за собой не помню. Но мысль об этом меня всегда почему-то пугала. А почему, собственно? Ну просто… Просто дети всегда были не ко времени. То училась, то за Москву цеплялась, то Германию осваивала, то фирму открывала, то укрепляла, то расширяла… И как я могла во всем этом остановиться? Никак. Тогда – никак. Но теперь-то…»

Теперь ни открывать какое-либо дело, ни расширять имеющееся было невозможно, даже если бы она этого захотела. Это был бы бессмысленный и бесплодный риск.

Простая логика – а Рита давно уже поняла, что в жизни следует руководствоваться только ею, а не смутными предположениями и желаниями, – подсказывала ей: если рожать, то сейчас.

«От нечего делать? – подумала она. – А если да-же так, ну и что? Неплохая причина. Не хуже других многих».

Рита вспомнила, как двадцатилетняя дочь ее приятельницы родила для того, чтобы закрепить за собой некоторую часть состояния своего престарелого любовника. С женой он разводиться не собирался, то есть, может, из-за чего-нибудь и собрался бы, но младенец на стороне не являлся тем обстоятельством, которое могло его на это подвигнуть. Был он не просто богатым человеком, а миллиардером, с двадцатилетней девчонкой жил открыто, водил ее повсюду и всем с гордостью показывал, значит, от ребенка не отвертелся бы. В любом случае проще ему будет выплатить этому ребенку солидную сумму, чем ввязываться в хлопоты и скандалы с его предприимчивой мамашей.

Такую причину рожать девица считала железной, что и сообщала всем знакомым. Услышав это, Рита только плечами пожала и подумала, что рационализм и экстремизм, сойдясь в одной ничтожной личности, образуют опасную для окружающих смесь.