Лучшее - [99]

— Ой! Ай! Конфуз все-таки вышел! Говорю же, я страшно разнервничался!

Долькус обильно помочился на пол и, смеясь, выбежал из клиники.

Смех, визг, пронзительный хохот — казалось, они вытягивают душу. (Но доктор помнил, что долькусы не мочатся, у них только твердые выделения.) Хохот, улюлюканье! Долькус вылил на пол пакет зеленой воды из болота коль-мулы. Даже инопланетяне шутили над дох-доктором, и смех у них был язвительно-зеленый. Но тут ничего не поделаешь — на пару пациентов с настоящими, пусть и незначительными, проблемами, всегда находилась масса шутников.

В клинику вошел арктос… (Стоп! Нельзя рассказывать людям о специфических шутках этого создания. Даже са-була и офита залились краской смущения. Лишь сами арктосы способны воспринимать свои шутки. После него был еще один долькус…

Шутники, насмешники. Обычное утро в клинике.

Человек делает все возможное ради общности, которая гораздо выше его собственного «я». В случае дох-доктора Драги это означало пожертвовать очень и очень многим. Но тот, кто работает со странными созданиями, не вправе ожидать адекватного материального вознаграждения или комфортной обстановки. А дох-доктор был искренне предан своему делу.

Он жил без тревог, в простоте и гармонии; активно участвовал в общественных мероприятиях, даже малозначительных, всегда был полон энтузиазма и преданности коллективному существованию. Он обитал в домиках, сплетенных из гиолач-травы аккуратным двойным спуском. В каждом домике доктор проводил не больше недели, после чего сжигал его, а пепел развеивал. Один горький шарик из пепла он клал на язык как символ мимолетности преходящего и радости обновления. Жизнь в домике становилась скучной рутиной уже через неделю. А гиолач-трава, сплетенная в косички, должна простоять семь дней, чтобы хорошо гореть. Таким образом домики сами устанавливали ритм жизни. Полдня на постройку, семь дней на проживание, полдня на ритуал сожжения и рассеивания пепла и наконец ночь обновления под спейр-небом.

Питался доктор плодами райби, иньюена, юлла и пиоры, когда для них был сезон. А девять дней межсезонья не ел ничего. Одежду он шил из растения колг, бумагой ему служили листья пейлми, печатное устройство заправлял соком растения бьюеф, а для резки бумаги приспособил камень слинн. Все, что ему требовалось, он брал у природы. Никогда не использовал выращенное на обработанной земле и ничего не просил у чужеземцев — бедный миссионер, преданный своему делу.

Сейчас он вытаскивал из клиники свои вещи и складывал в кучу, а послушница Мойра П. Т. де С. уносила часть из них в свой гиолач-домик, где они будут храниться до завтрашнего утра. Потом дох-доктор традиционно предал огню клинику, а через несколько минут и свой домик. Все это было символом большого ностоса — обновления. Дох-доктор нараспев прочел великие рапсодии. К нему подходили другие люди и декламировали вместе с ним.

— Это не смерть волокон гиолач-травы, — речитативом произносил он, — это прямая дорога в восхитительную безграничную жизнь. Эти пеплы — входная дверь, и каждый из этих пеплов свят. Все становится частью единства, которое выше собственного «я». Это не смерть обломка половицы из гивиса, не смерть комка растрескавшейся глины, не смерть клеща или вши в складке кожи. Все они стали частью великой общности.

Он сжег, развеял, продекламировал и положил на язык шарик горького пепла. И отчасти испытал чувство великого единения. Он съел святой иньюен и святой юлл. А когда с домом и клиникой было покончено, наступила обновляющая ночь. Бездомный человек лег на траву и под спейр-не-бом уснул безмятежным сном.

Наутро доктор приступил к сооружению новой клиники и дома.

— Это последние здания в моей жизни, — сказал он себе.

Великое событие, к которому он шел — смерть. Ему досрочно открыли путь к великой общности. Поэтому он строил очень аккуратно, соблюдая ритуал последней постройки. И заделывал щели в обоих домах особой глиной, которая придает пеплу особую горечь.

Краг-шестнадцать прикатился, когда дох-доктор достраивал клинику. Сфайрикос помогал ему строить и заодно получал консультацию по своей болезни. Орудуя ложноножками, Краг-шестнадцать необычайно быстро плел косички из травы — десять или даже сто одновременно, толстых, тонких, какие требовались, и все с завидной скоростью. В плетении косичек ему не было равных.

— Забытая ножка все еще страдает? — спросил дох-доктор.

— Еще как! У нее истерика, она охвачена ужасом. А я даже не знаю, где она. И она тоже не знает. По-моему, это тайна за семью печатями. А вы уже придумали, как нам помочь? Мне и ей?

— Нет, к сожалению.

— В справочниках ничего нет?

— Ничего, что можно идентифицировать как ваш случай.

— Какие-нибудь похожие истории?

— Знаете, Краг-шестнадцать… пожалуй, все-таки есть сходный случай. Правда, вам это не поможет. И мне тоже.

— Это очень плохо, дох-доктор. Что ж, буду с этим жить. А маленькая ножка в итоге с этим умрет. Прав ли я, предполагая, что ваш случай чем-то похож на мой?

— Нет. Мой больше похож на случай вашей потерявшейся ножки.

— Что ж, буду делать, что могу, для себя и для нее. Вернусь к старому средству, нашему волшебному бальзаму. Хотя мерцающей смазки на мне и так уже чересчур много…