Лучшее - [101]

Ответа на этот вопрос не было.

«Но если во мне есть нечто особенное, я не хочу его потерять. Я буду выть и стонать миллиарды веков, лишь бы не исчезнуть. Постараюсь схитрить. Придумаю какой-нибудь знак, чтобы узнать себя, если встречу снова».

За час до рассвета пришел мирской священник Мигма П. Т. де С. — арктос и долькус сообщили ему, что человек плохо спал и его настроение не соответствует величию момента.

— Я приведу вам аналогию, дох-доктор, которая, возможно, облегчит вашу душу, поможет обрести великое спокойствие и покроет великим слоем смазки-бальзама, — тихо зашептал мирской священник.

— Ступай своей дорогой, приятель, твой бальзам протух.

— Просто примите как данность, что в действительности мы никогда не жили, нам это только казалось. Поймите, мы не умираем, а лишь впитываемся в великое обезличенное «я». Взгляните на странных сфайрикои этого мира…

— А что с ними? Я часто о них думаю.

— Мне кажется, они посланы, чтобы указывать нам путь истинный. Ведь сфайрикос — идеальный шар, прообраз великого единства. Иногда по его поверхности пробегает рябь, и вытягивается маленькая ложноножка. А теперь представьте, что ложноножка вообразит себя личностью на время своего существования. Разве не смешно?

— Не смешно. — Дох-доктор поднялся с травы.

— Через мгновение ложноножка втягивается обратно в сферу. То же самое происходит и с нами. Никто не умирает. Мы лишь рябь на поверхности великого единства. Разве не смешна мысль о том, что ложноножка хочет о чем-то помнить?

— Нет. Я буду помнить все. Буду помнить миллионы лет не только за себя, но и за миллионы тех, кто все забудет.

Дох-доктор бежал вверх по склону. В темноте он натыкался на деревья и спотыкался о пни, но это даже радовало его — он словно стремился навсегда запечатлеть в памяти боль от ударов и падений.

«Пусть я сгорю дотла, но я должен точно знать, что горю именно я!»

Вверх, вверх, к сферическим домикам сфайрикои, спотыкаясь и крича в темноте. Вверх к хижине, о которой ходили особые слухи, к хижине с искрящейся аурой, уникальной, единственной в своем роде.

— Откройте! Помогите! — крикнул дох-доктор у последней хижины на холме.

— Человек, иди прочь! — отозвался голос. — Все клиенты ушли, моя ночь на исходе. И что вообще нам делать с человеческим существом?

Округлый мерцающий голос исходил из настороженной темноты. В ней скрывалось бессмертие. Его трепещущие цвета, просачиваясь сквозь щели хижины, становились зримыми и яркими. Там было даже мерцание оттенка, который говорил: «Я смогу узнать себя, если когда-нибудь снова встречу».

— Торчи-двенадцать, мне нужна помощь! Говорят, у вас есть специальный бальзам, который растворяет абсолютно все, но память о том, кто ты есть, остается неприкосновенной.

— О, да это же дох-доктор! Зачем пожаловали к Торчи?

— Мне нужно то, что погрузит меня в приятную и бесконечную дрему, — взмолился он. — Но в этой дреме я хочу оставаться собой. Вы мне поможете?

— Торчи-двенадцать, хоть и неразборчива в связях, мастер своего дела. Конечно, мы вам поможем. Заходите в дом…

Мир как воля и обои

Как и «Школа на Камирои», этот рассказ — один из первых, прочитанных мною у Рафаэля Алоизиуса Лафферти (1914–2002).

Где он был впервые напечатан — понятия не имею. Сегодня об интеллектуальном контексте творчества мне известно гораздо больше, чем тогда, в начале; и, на мой взгляд, контекст куда менее важен, чем само творчество. Некоторые, правда, считают, что контекст — это часть проекта под названием «рассказ». Так в какой же антологии он вышел — в сборнике Джудит Меррил? Или, может, Терри Карра? Честно, я просто прочел этот рассказ, и не помню, где он был напечатан.

Как-то я вел писательский семинар «Кларион» в Тулейн-ском Университете (среди участников, кстати, был и Джордж Р. Р. Мартин). Я все время думал: а прибудет ли сюда Лафферти собственной персоной? Но он не приехал. Надо сказать, участники семинара были в некотором смятении, потому что молодой человек, который все это организовал, в последний момент тоже куда-то исчез. Интересно, что даже в то время всем было очевидно, что Лафферти — легенда.

Но что сказать о рассказе?

Уильям Моррис (1834–1898) был очень умный, богатый и одаренный разнообразными талантами человек. Убежденный социалист, автор нескольких книг в стиле фэнтези, включая «Новости ниоткуда» и «Лес за гранью мира». Он поддерживал многих художников, например, Эдварда Берн-Джонса, и создавал знаменитые обои с растительным орнаментом, которые пользуются популярностью и по сей день. К тому же он в собственной книгопечатне «Келмскотт» выпускал великолепно иллюстрированные издания. Например, «Собрание сочинений Джеффри Чосера». Он один из самых известных людей своего времени и незримый герой футуристической сказки Лафферти, рассказывающей о путешествии по так называемому Всемирному городу:

Как и в случае со многими другими влиятельными фигурами викторианской эпохи, всем понятно, что слава Морриса — это целиком и полностью результат его социального положения.

Название рассказа Лафферти перекликается с названием двухтомного труда немецкого философа Артура Шопенгауэра (1788–1860) «Мир как воля и представление». Шопенгауэр известен исключительным пессимизмом своей философской доктрины и великолепным стилем письма.