Лучшее - [27]

Пустышники семенили рядом, удерживая на весу верхнюю половину тела Яцека. В поле зрения, ограниченное рамкой закрытого визора, то и дело мелькали тонкие опорные ножки аборигенов, покрытые замысловатыми спиралями цветных узоров.

Наконец движение замедлилось, а потом и вовсе остановилось.

* * *

Яцека бережно подняли на ноги и усадили на помост из древесных сучьев, отдаленно напоминающий кресло. Руки и ноги легли в специально подогнанные под пропорции человеческого тела лотки. Хрящеруки отпустили его — а кресло вздрогнуло, оживая, и опутало Яцека щупальцами лиан, удерживая его бережно, но крепко. Так крепко, что сразу становилось понятно: вырваться из древесных объятий не удалось бы, даже когда Яцек был крепок и полон сил, когда не был истощен физически и морально постоянным недоеданием и безнадегой.

Яцек, подняв голову, огляделся. Пустышники притащили его на крохотную площадь посреди своего наземного общедома. Плетеные из водорослей и лиан стены ограничивали видимость, края многоскатных крыш, покрытых черепицей из склеенного слизью песка, нависали над головой, истончающиеся ветвистые шпили сплетались в вышине ажурным куполом, под которым порхали, как бабочки, многокрылые птицерыбы.

Прямо перед Яцеком на большом плоском камне сидел Епископ.

Многоцветное тело Епископа было сложено из тел десятков простых пустышников. Сплетаясь конечностями, они слагали некое подобие антропоморфной фигуры, у которой было не в пример меньше рук и ног, чем у самих аборигенов. Радужный нарост венчал покатые плечи Епископа, заостряясь на конце, словно митра.

На «митре» явно не хватало навершия — просто так, для целостности образа.

Епископ смотрел на Яцека сотнями глаз пустышников, из которых состоял. Глаза были рассеяны по его телу безо всякой понятной человеку системы. На «голове» их было десятка полтора, и направлены они были во все стороны разом. Конус головы вздувался и опадал, пустышники в нем влажно пошевеливались. Внешние динамики донесли до ушей Яцека их песню. Больше всего издаваемые пустышниками звуки напоминали громогласное мурлыкание увеличенного раз в двадцать кота. В них столь же явственно чувствовалось полное довольство и примирение с мирозданием.

Пустышники просто лучились им.

* * *

И ведь у меня так и не получится их возненавидеть, понял вдруг Яцек. Не получится до самого конца. Даже когда я окажусь на самом пороге небытия, даже когда пойму уже не умом, а тем животным началом, которое до поры таится даже в самых стойких из нас, я не смогу ненавидеть этих мурлык, так непохожих на оставшихся по ту сторону миростен котов.

Они простодушны, незлы — и искренне считают, что поступают правильно. В самом деле, по всем универсальным канонам добра и зла, при всем многообразии проявлений морали на обитаемых мирах, они поступают хорошо.

Они спасают нас от голода.

То, что нас раз от раза делается все меньше, не так важно.

Вот оно, основное отличие психологии человека и пустышника.

Хомо — общественные индивидуалисты. Пустышники же — персонификации единого сверхсущества. Пчелки. Муравьишки. У них даже не возникает вопроса, когда надо пожертвовать своим ради общего… или даже — собой ради других.

Сейчас, спустя год после того, как «Кондор» материализовался после прокола миростены в толще подводного хребта, на вершине которого вырос коралловый атолл пустышников, Яцек почти понял, наконец, каково это — быть пустышником.

Он не чувствовал практически ничего. Ослабленное, истощенное тело уже не ныло, голодная плоть уже не молила о пище — его наполняла вялая апатия, и все прикосновения, движения и даже боль воспринимались сквозь толстое одеяло безразличия.

Эмоции оскудели. Способность воспринимать и радость, и горе одинаково притупилась. Мир стал оттенками серого, утратив краски. Яцек по-прежнему воспринимал все в цвете, но где-то по пути от сетчатки к мозгу цвета теряли насыщенность, краски выцветали, контраст исчезал.

Он не чувствовал себя несчастным. Счастливым же он перестал быть в тот самый момент, когда за вскрытым тамбуром межкорпусного шлюза на месте грузовых, топливных и продовольственных трюмов, вахтенные из которых почему-то не вышли на связь после материализации мирохода в континууме Антакальдии, обнаружился массив скалы. Твердь вновь открытого мира перемешалась молекулами с молекулами корабля, его груза, запасами топлива и плотью членов команды.

И с запасами пищи.

* * *

Мироход не аннигилировал во вспышке солнечного огня по той лишь причине, что перемещение его между мирами Единого не сопровождалось движением. Он перетекал из реальности в реальность, бережно укрывая за коконом кривящих пространство энергетических полей и прочным корпусом команду и груз.

Команда «Кондора» была первопроходцами, а с первопроходцами случается всякое. Это на освоенных мирах, связанных меж собой помеченными маячками постоянными порталами, движение сквозь миростены немногим отличается от круглосуточного потока транспорта на оживленной трассе. Там нет места случайностям.

Иное дело — фронтир. Неразведанные земли, отделенные одна от другой складкой пространства-времени, преодолев которую, мироход со всем экипажем может оказаться где угодно.