Лучшее - [24]

«Актом устрашения» стал безапелляционный отказ подняться на «борт» дедушкиного поезда, не говоря уже о совместном путешествии в штабном вагоне. А ведь В.М. купил этот поезд и эту дорогу для внучки… для неё и себя.

Начальник поезда любил поезда и свою маленькую террористку.

Внучка обожала стихи и своего деда, не верящего в волшебство рифмованных строк.

— Прокатимся после Рождества. И твоего стихотворения. Всё понял, деда?

В.М. вяло попытался вести переговоры, дабы смягчить требования, но проиграл. И теперь был вынужден приманивать чужой рифмой собственное вдохновение. Поисковики охотно сыпали снежинками сайтов.

То были времена чудес,

Сбывались все слова пророка:

Сходили ангелы с небес,

Звезда катилась от Востока.

«Не то, ах, не то…»

Сегодня будет Рождество,

Весь город предвкушает тайну,

Он дремлет в инее хрустальном

И ждёт: свершится волшебство.

«Вот бы свершилось, — думал начальник поезда (он же любящий дедушка), — вот прямо сейчас, и стихотворение придумалось, впервые за семьдесят лет. Почему я не помню, сочинял ли стихи в детстве? Разве бывает так, чтобы человек не сочинил ни одного стишка?».

Дальше стихотворения пошли лучше, мелодичней, образней, в них чувствовался скрипучий снег, и синий иней, и волшебные звёзды, и чудеса, и мороз-морозец, и как хорошо, что всему этому находилось место за стенами штабного вагона, а не внутри.

Вернусь к тебе:

Но лишь с дарами слов, охапкой волшебства

Приду к тебе:

Через столетья и жестокие года…

«Что?..»

В.М. понял, что последнее четверостишье принадлежит ему, его голове — а не экрану компьютера или памяти.

Тут же в толстые стёкла ударила пощёчина вьюги, где-то в зимнем лесу перепрыгнула с ветки на ветку синичка, ткнулся клювом в мёрзлую кору дятел, а белка-хитровка взвилась на заснеженную крону. Небо превратилось в хрусталь, в который молоточком ударил паровозный гудок.

Стихи словно поменяли природу и мир за окном вагона…

Поезд остановился.

Кутаясь в шубу, начальник поезда вышел на входную площадку, взялся за ограждение и всмотрелся вдаль. Туда, где густеющие сумерки отливали красным и жёлтым. Холод проникал в старческие кости даже через толстые рукавицы.

— Государя-батюшку взорвать хотели! Сволочи!

Горизонт тлел. Голоса текли над насыпью: злые, испуганные, морозные.

— Кабы из Харькова раньше свитского не выехали… в последний момент ведь изменили, в последний… Сам Бог направил, вмешался…

— Выродки, ублюдки! На царя!..

— Как государь? Как царь-батюшка Александр?

— Хорошо, хорошо…

В.М. смотрел, как горит взорванный террористами свитский поезд, точнее, один вагон — далеко, в ночи, в позапрошлом веке. Он даже знал, кто совершил это дерзкое покушение на императора, но ошибся составом из-за смены порядка следования поездов в Москву, — В.М. любил историю России, крепко учил когда-то…

Но в голове крутилось другое:

Волшебство.

Чудо.

Стихи или наплывающее из тумана Рождество — кто виноват, кто знает? Жаль, что этого не видит внучка. Не горящий вагон, а звёздное небо конца 19 века.

Но он обязательно найдёт способ вернуться и рассказать ей о волшебном приключении.

После стихотворения.

Судья Илья Объедков

Рассказ занял первое место в номинации «Лучшая форма» и второе в номинации «Самый закрученный сюжет» на конкурсе миниатюр «Террор» в ноябре 2013 года.

Добрых людей много. Так мамка говорит. А вот заплечники мне другое твердят. Сам я их не вижу — шея с детства, как у волка, не вертится. Но шуму от заплечников много. Тот, который справа — всё дело говорит. Толково мыслит. А левый — тоже, вроде по уму, да всё как-то боком выходит. Сам-то я мало, что разумею, а они, как могут, подсказывают. И спорят же, зараза, промеж собой, что, бывало, я не выдержу и с ними в бучу вступаю. А прохожие не понимают. Ведь, как я разумею, заплечников моих никто не видит, а слышу один я. Подозреваю, что бабка Шурка, ведьма кривозубая, чует их, что ли. Про меня говорят — Тришка убогий, неразумный. А мамка сказывает — убогий, стало быть, у Бога. Рядом, то есть.

Я и у храма, где милостыню прошу, у самых ворот стою. Поближе, значит, к Богу. Калеки — побируши, что до меня там стояли, не хотели меня на своё место пущать, да разве со мной совладаешь. У меня лапа ого-го, зараз стакан медяков влазит! А подати у нас хорошие, хоть и приход небольшой. Мне много и не надо — сыт всегда, да и на выпивку остаётся. А выпиваю зачастую, как лишние копейки на руках бывают. Тут наши желания едины. Левый подсказчик сразу млеет и говорит, что хорошо бы выпить. Правый не спорит и добавляет, чтоб аж хреново было.

Есть купец у нас один — Еремей Дмитрич. Так тот завсегда денег мне не жалеет. С измальства, то пятак даст, то горсть сладостей. Добрый человек. Последнее время всё сыном хвалится. Отзовёт Еремей меня в сторонку от храма, достанет штоф водочки и давай без умолку трещать. Сынок у него умный — студентом в самом Петербурге. Светлая голова, говорит Еремей Дмитрич. Не чурается меня купец, как к ровне относится. И заплечники мои его уважают. С ним, говорят, мы всегда пьяны. Но не все прихожане меня привечают. Барышни всё взгляд отводят, стесняются, стало быть. А их кавалеры, как петухи — готовы заклевать им в угоду.