Лучшая ночь для поездки в Китай - [20]

— Ты должен сейчас пойти и повидаться с ним. Он будет удивлен, — сказала она.

— Но он знал, что я вернусь?

— О да. Только не знал когда.

Я постучал, легонько и неуверенно, и вошел. Саймон сидел на полу со своими воинами и солдатиками, маленькими пластмассовыми человечками, ростом с палец.

— Привет, — шепотом сказал я, как будто было уже совсем поздно и мы пришли домой с вечеринки. Я поцеловал его в макушку. Не хотел дышать на него алкоголем.

— Папа, — сказал он.

— Послушай, я хочу кое о чем с тобой поговорить. Могу я выключить телевизор? — Я уселся на пол рядом с ним и обнял его хрупкие плечи. — Что ты об этом думаешь? — сказал я. — Если мы с тобой поменяемся местами?

— Как это? — сказал он.

— Посмотри на меня, — сказал я. Затем, когда он так и сделал, когда он затих, я сказал: — Господи, у тебя такие красивые глаза, что я едва могу это выдержать. Но слушай. Что, если я останусь здесь, а ты отправишься туда, откуда я пришел?

Дверь открылась.

— Саймон, ты будешь эти сандвичи?

— Да, пожалуйста, бабушка.

— Но не думаю, что у нас есть кока-кола, — сказала она.

— Ты даешь ему кока-колу? — спросил я.

— Я давала кока-колу и тебе.

— Но ведь он из-за нее плохо спит ночью.

Саймон положил свою маленькую руку мне на запястье:

— Все в порядке, папа. Я пью ее каждый день.

— В самом деле?

— Да, в самом деле.

Мама вышла. Он смотрел, как закрылась дверь, не отрываясь, словно во сне. Он бодрствовал, но он спал.

Я сказал:

— Саймон.

— Да?

— Как тебе моя идея?

— Я не могу этого сделать, папа.

— Почему нет?

— Потому что я теперь живу здесь.

— С бабушкой?

— Со многими людьми, — весело сказал он.

— Саймон, — сказал я. — Мне так жаль. Так ужасно жаль.

— Мама скучает по мне?

— Она скучает по тебе каждую секунду своей жизни.

— Но она не грустит?

— Она немного грустит. Именно поэтому тебе следует отправиться домой.

— Но где я проснусь?

Дверь отворилась снова; вошла мама с тарелкой маленьких сандвичей, разрезанных на четвертинки.

— Но это сандвичи с помидорами, — сказал я. — Он не любит сандвичи с помидорами.

Саймон взял тарелку.

— Я должна на секунду выйти. Ты побудешь здесь? — сказала мама.

— Конечно.

Она сомневалась.

— Ты уверен?

— Я никуда не уйду.

— Тогда я вернусь через минутку. Будь хорошим мальчиком, малыш Саймон.

— Пока, бабушка.

— Я недолго.

Мы услышали, как хлопнула входная дверь, потом звук ключа в замке.

Я сказал:

— Саймон, как ты думаешь, ты сможешь сейчас пойти спать?

— Сейчас?

— Если ты уснешь и я усну, прямо здесь, в одно и то же время, может быть, мы проснемся вместе.

— Но мне не хочется спать.

— Может, ты попробуешь? У меня не так много времени.

— Где мы проснемся?

— Может быть, где-нибудь в другом месте. Ты попробуешь?

Я вытащил из шкафа одеяло и две подушки (они пахли свежей сосной) и расстелил одеяло на полу между нами.

— Теперь клади голову, — сказал я. — Клади голову на подушку и закрой глаза.

Я прижал его к себе покрепче, его узкую спину к моей груди, я чувствовал его острые ребра, вдыхал запах его волос, его сливочной кожи.

Я сказал:

— Скажи мне что-нибудь. Что-нибудь о том, как прошел день, прежде чем я усну.

Он сказал:

— Не могу ничего придумать.

— Постарайся.

— Я сегодня сделал личного монстра.

— Да?

— Из салфеток клинекс и банок, и еще немного веревки, и маркером нарисовал лицо.

— Куда ты с ним пойдешь?

— Не знаю.

— Нет?

— Может быть, на шоу марионеток в пятницу.

Через мгновение я сказал:

— Саймон, я ведь не совсем здесь, верно?

— Я рад, когда ты здесь.

— Правда?

— Я лучше засыпаю, — сказал он.

Не знаю, когда я проснулся. В комнате было темно.

— Саймон, — прошептал я. Мои руки сомкнулись в пустоте. Его не было рядом, но там, где он лежал, осталось тепло. Я подумал, должно быть, он пошел в ванную; я просто лежал и ждал, когда он вернется. Но я чувствовал себя не слишком хорошо, должно быть, я простудился, может быть, это turista, болезнь, которую получаешь в тропиках.

Когда я проснулся снова, место подле меня было холодным, солнечный свет пробивался сквозь занавески. Turista чувствовалась еще сильнее.

— Саймон? — сказал я, но стоило мне только произнести слово, как я уже знал, что он исчез, что он не вернулся со мной. Одно мгновение я лежал, размышляя, не следует ли мне снова уснуть, и мы попытаемся снова. Я представлял себе, что это словно опускаешь корзину в колодец, все ниже и ниже, еще ниже и еще ближе, пока однажды не поймаешь.

Потом я вспомнил. Пошел в спальню Джессики и сказал голосом травмированного человека:

— Могу я с тобой немного поговорить?

— Я сплю, — сказала она. Ее комната пахла пастелью, оранжевой, розовой и желтой.

Я сказал:

— Ты сказала, чтобы я его осадил.

— Я не говорила, чтобы ты его осаживал, Роман. Ему шестьдесят пять лет.

— Можешь выйти в коридор на минутку.

Я прошел на кухню. Аккуратное, жизнерадостное местечко. Магнит на холодильнике, фотография Джессики и ее матери на каком-то солнечном патио; маленькая приставная кофейная мельничка, никаких крошек на столе. Я уселся. Она вошла из коридора в длинной футболке, волосы разделены посередине на пробор, более тусклые, чем я помнил. Присела на край стула.

Я сказал:

— Где была сделана эта фотография?

— В Греции, — ответила она не глядя.