Лучшая фантастика - [174]
— Он уже пришел? Журналист?
— Нет, Мина. Но он только что прислал мне сообщение. Он опаздывает на два часа. Из-за водных такси. В сезон дождей они всегда ходят медленнее.
— Но сейчас нет дождя! Ааджи, расскажи еще раз про твоего друга Рагху.
— Позже. Сперва давай угостим коз.
Все утро Махуа помогала детям лущить горох. Теперь она медленно поднимается и несет пустые стручки к козьему сараю. Влажный воздух пахнет дождем. Дом представляет собой купол, зеленый курган, его крыша и стены почти полностью покрыты широкими листьями тыкв трех различных видов. Горох растет на первом уровне, но граница между домом и садом нечеткая. Дом стоит на вершине холма, и отсюда открывается хороший вид на басти, который она помогла создать, новейшее из сотен экспериментальных поселений, разбросанных по всей стране.
Когда-то о подобном басти можно было только мечтать. А теперь посмотрите на воплощение этой мечты, жилища на этом холме: куполообразные, чтобы лучше противостоять бурям, с толстыми стенами из глины, соломы и переработанного кирпича, покрытые зеленью. Это союз древнего и современного. Дорожки следуют естественным изгибам ландшафта. Овощи на ползучих стеблях спускаются по стенам и склонам холма. У соседнего дома дети на веревочных лестницах собирают урожай, напоминая обезьян, которых хотят опередить. На соседнем склоне возносится к небесам ближайшая солнечная башня, как молитва солнцу, ее лепестки открыты навстречу свету, и она передает электронные сообщения следующей башне и башне за ней, распределяя энергию в соответствии с алгоритмами, которые разработали сами сети. Этот басти, подобно другим таким же, начинен датчиками, которые отслеживают и передают непрерывный поток данных — температуру, влажность, потребление энергии, связывание углерода, уровень химических загрязнителей, биоразнообразие. Надев свою «раковину», Махуа получит доступ, зрительный и слуховой, ко всем этим потокам данных. Когда-то она постоянно носила в ухе «раковину» и визор со всеми датчиками. Но последние годы визор лежит в коробке, собирая пыль, а «раковину» она оставляет на прикроватном столике. Недавно она начала ощущать проявления старости, и это новое, странное чувство — прислушиваться к своему телу, когда ведешь такую насыщенную мысленную жизнь. Врачи хотят, чтобы она носила медицинские датчики, но она отказывается. Глядя на коз, она думает, что к чему-то прислушивается. Ждет перемен.
У Махуа всегда был талант к распознаванию закономерностей и связей. Каждой смене концепции или открытию предшествовало чувство ожидания — словно ее подсознание заранее знало, что надвигается нечто новое. Но почему сейчас, ведь она давным-давно перестала активно работать? Чего ей ждать, кроме подтверждения смерти Рагху на Амазонке? Двадцать семь лет назад, навсегда переселившись на берега Мумбаи, она смотрела на западное море, ожидая его прибытия, вопреки всякой логике. В конце концов логика победила.
Чему ее научила старость, так это терпению. Озарение, если это оно, придет в свой черед. А сейчас, сегодня, она должна подготовиться к визиту журналиста, к реальности смерти Рагху. Как мы дошли до этого, старый друг, в наших жизнях, в истории?
История — не прямая линия. Это голос Рагху звучит в ее сознании, но она произносит эти слова вместе с ним, бредя назад к своему креслу. Дети спорят, достаточно ли созрела самая большая тыква — тыква обыкновенная. Махуа смотрит на западное море, откуда явился бы Рагху, если бы это произошло, и видит, как солнечный свет дробится ромбами на поверхности воды.
Прошлое — это палимпсест. Она представляет, как разворачивает его — поверхность гладкая, словно пергамент, но если провести по нему рукой, слова тускнеют и исчезают, а на их месте медленно проступают новые. Если прикоснуться к новым строкам, они тоже исчезнут и появится то, что лежит под ними. Что на последнем слое — если он существует? Она мечтает над второй чашкой чая в садовом кресле, не слыша детских голосов. Палимпсест. Лица, голоса, обрывки слов появляются и исчезают.
Когда Махуа росла в Дели — между стипендией, которая спасла ее из трущоб, и поступлением в университет, — она подхватила болезнь, которую теперь едва может вспомнить: лишь усталость, тревожные морщинки между бабушкиными бровями и запахи вареного риса и незнакомых трав. Тогда ей оставалось только лежать и в окно второго этажа смотреть на ветви старого мангового дерева. Оно росло в крохотном дворике, единственная зелень в квартале дешевых квартир, где в сезон дождей протекала крыша, а через тонкие стены можно было слышать ругань соседей. Однако в лиственных, воздушных древесных пространствах разыгрывались ежедневные маленькие драмы. Черный дронг прогнал ястреба и вернулся, прыгая по веткам и ероша перья. Цепочка муравьев проползла по коре, каждый с математической точностью преодолел крошечную канаву. Птичье гнездо с чудесными голубыми яйцами, а позже — вечно распахнутыми клювами птенцов. Охваченная лихорадкой, не способная мыслить ясно, Махуа отпускала себя и ползла вместе с муравьями, парила с ястребом. Это было бегство от болезни, бегство из тюрьмы — и, как она позже осознала, расширение собственного ограниченного я. Вернувшись домой с работы, ее двоюродная сестра, Калпана Ди, сажала Махуа, прислонив ее к себе, и вливала ей в рот рисовый отвар, пока бабушка ходила покупать овощи. Позже Махуа так и не набралась смелости спросить бабушку, что это была за болезнь; втайне это было одно из счастливейших воспоминаний ее детства.
