Лучшая фантастика - [176]
В университете у Махуа появились первые друзья, но они по большей части считали ее чудаковатым гением. Когда она описывала свои эксперименты по выходу из тела, свое единение с водой, птицами или муравьями, они называли ее гениальной и странной и меняли тему. Поначалу это ее огорчало: она страстно верила, что ее стремление и способность по-дружески присоединяться к нечеловеческим существам и неодушевленным предметам было чем-то потенциально важным, что каждый мог развить это в себе, научиться этому и улучшить свои умения с практикой. Но никто не верил ей, когда она пыталась объяснить. Это стало для нее одним из первых жизненных уроков: большинство людей устраивает жизнь в собственных субъективных рамках.
Она перестала об этом говорить. Но заинтересовалась развитием способов, которыми люди воспринимали информационные потоки вокруг себя — между материей и материей, как неодушевленной, так и одушевленной. В конечном итоге это привело Махуа к труду, который ее прославил: разработке встроенных интеллектуальных агентов в неживом мире, созданию современного чувствующего города.
Но в университете все это было смутными видениями. Она не собиралась сворачивать с пути, который сама для себя выбрала: изучить инженерное дело, оставить след в мире, сделать так, чтобы бабушка ею гордилась. Иногда она с друзьями выбиралась в кино или на вечеринки, но всегда сторонилась близких отношений — пока не влюбилась в однокурсника по имени Викас. У них были общие интересы, и они вместе начали учебу. Он был симпатичным и относился к ней с уважением. Она никогда не считала себя хорошенькой, но в его обществе ощущала себя красавицей. В забитом людьми, шумном баре они чокнулись стаканами, взялись за руки и поцеловались.
Для нее поцелуй был обещанием единения, которого она никогда не испытывала, как тел, так и разумов. На следующий день она чувствовала себя живой совершенно по-новому, чутко реагировала на язык своего тела, на зарождающееся желание. И когда Викас предложил ей провести ночь вместе, она застенчиво кивнула. «Конечно, все это несерьезно, — сказал он на следующее утро, когда они лежали в постели. — Сама знаешь, из какой я семьи. Но мы можем немного развлечься».
У нее кровь застыла в жилах. «Больше никогда не заговаривай со мной», — сказала она ему на прощание.
После этого она начала сторониться близких отношений. Познакомившись с Рагху на конференции, она была открыта для дружбы, ни для чего больше. В любом случае семейная жизнь была не для нее. У других людей были семьи и дети; у нее были идеи. Так было предначертано.
Рагху изучал время. Он вырос в обеспеченной семье, но отказался от прежней жизни, отделился от прошлого, чтобы исследовать возможности будущего. Таланты привели его к климатологии и в конечном итоге к предсказанию возможного будущего в виртуальной реальности. Его симулятор прокладывал дорожки в будущее на основании климатических моделей, а непрерывно подстраивавшаяся сдвиговая матрица меняла предсказания на основании новых данных. Можно было сидеть под куполом симулятора и всеми чувствами воспринимать выбранное будущее.
Погружение в одно из возможных будущих Дели едва не убило его. Он нарушил собственные правила безопасности и проводил эксперимент в одиночку. Последовал за самой яркой вероятностной нитью — и провалился в то будущее. При первой встрече он так живо описал Махуа эти переживания, что она увидела их мысленным взором.
Он лежит на песке, в безжалостном зное. Его старый дом в Лажпат-Нагар наполовину занесен песком. Все, кто мог, ушли, присоединились к Великому переселению на север. Прогулка по заброшенному городу наполнила его ужасом — он видел разбитые останки когда-то высоких зданий, окна погребенных домов, выступающие из песчаных дюн, иссохший труп, прислонившийся к стене, державший в руках сверток, который мог быть ребенком. Он должен был присоединиться к великому исходу. Почему он здесь? Жара ужасна, 37 °C, но влажность делает ее убийственной. При температуре выше 35 °C слишком высокая влажность не дает телу охлаждаться при помощи потоотделения. Нельзя обойти законы термодинамики. Он умрет меньше чем через пять часов. Он лежит на боку, изнуренный, и видит ящерицу на подоконнике дома перед собой. Как здесь могло остаться что-то живое? О, Дилли, простоявший пять тысяч лет, что за конец!
— Я поднял глаза и увидел эстакаду, арки дорог на фоне неба, — сказал он Махуа. — Обрывавшиеся в воздухе. Меня окружали останки нашей эпохи, Эпохи Куберы: брошенные машины, опрокинутые статуи премьер-министров. Все было уничтожено, все покинуто. Я знал, что умру там. Я все смотрел на ящерицу. Это было великолепное создание с гребнем на спине. Я подумал, быть может, это странное, сюрреалистичное воплощение сдвиговой матрицы. Но мне отчаянно хотелось, чтобы она была настоящей — единственным живым существом в этом запустении.
— И что произошло дальше? — спросила Махуа с круглыми от изумления глазами. Они два часа проговорили в зале для приемов, не обращая внимания на беседы вокруг, звяканье бокалов и официантов, разносивших на подносах крошечную самсу. Обоим казалось, будто они знакомы всю жизнь.
