Ловушка для наёмника - [26]

Армина родилась в очень богатой семье, конечно, вокруг нее были гувернантки, учителя — музыка, литература, танцы, уроки рисования, немного математики, верховая езда. Больше всего Армине нравилось рисовать. Когда ее ежедневные занятия заканчивались и девочку отправляли в ее комнату — играть и отдыхать — она доставала краски, карандаши и бумагу. И рисовала иногда по нескольку часов, пока не звали ужинать. Ее гувернантки была счастливы — они могли спокойно заниматься своими делами, их воспитанница хотела только одного — чтобы ей не мешали рисовать. Ей и не мешали.

На балах или праздниках она, конечно, и танцевала и болтала с подругами, но не переставала наблюдать, изучать движения, незнакомые лица, наряды. Потом она зарисовывала все запомнившееся. Больше всего Армину тогда занимало, по ее рассказам, как изобразить движение. Ей хотелось нарисовать танец, но пока что все фигуры были статичны, неподвижны. А мастерства домашнего учителя уже давно не хватало, чтобы ее учить.

И вот, когда ей исполнилось семнадцать, родители, разумеется, принялись подбирать ей жениха. Они не торопились — ведь их семья была достаточно знатной и богатой. Но, конечно, им хотелось выбрать самого лучшего из тех, кто будет ухаживать за Арминой. Почти каждый день что-то происходило — выезд на охоту, пикник, путешествие к развалинам старого замка… Родители не спешили с выбором и дочь тоже не торопили. Но тут случилось нечто, что заняло все ее мысли на долгие месяцы.

Не знаю, изучали ли вы, хотя бы в общих чертах, нашу историю. Напомню, на всякий случай, что тогда был промежуток — очень небольшой — между нашими военными кампаниями в Тойне, примерно семь лет. В Севруме появились вновь книги тойнских авторов, можно было купить альбомы их художников (все это было и в годы войны, конечно, — только контрабандой и в небольшом количестве). И вот Армине подарили альбом с репродукциями новых картин Лаэрция, самого известного тойнского художника. Это было нечто новое в живописи, даже я, бывшая всегда далеко от искусства, понимаю его тогдашнюю новизну. Можно было бы назвать его картины (точнее, карандашные рисунки, которые потом расходились и в гравюрах) философскими карикатурами. В них была одновременно аллегория и изображение какого-либо определенного события, издевка и горечь. И манера изображения… все казалось таким, как в действительности, до мельчайших черточек, но на каждом рисунке были, кроме людей и привычной обстановки, какие-либо совершенно фантастические существа, или сюжет картины был немыслимо-странным… Выдумывали, что художник побывал в преисподней — и теперь ее обитатели ему мерещатся повсюду. Чепуха, конечно… зная его нелегкую жизнь, думаю, что эту преисподнюю он носил в своей душе, оттого и видел ее отражения на всем вокруг себя.

Словом, Армина ни о чем, кроме этой новой живописи тогда и не думала. Она забросила свои прежние замыслы, неоконченные наброски, и начала рисовать в его манере. Это у нее не слишком хорошо получалось, и не удивительно, ведь для Лаэрция это был крик души, плод тяжелых размышлений и разочарований, а для нее — всего лишь новое слово в живописи. Она послала ему несколько своих набросков. И вот представьте, как шли тогда параллельно две ее жизни… Внешняя — она встречалась с молодыми людьми, ездила на балы и прогулки. А внутренняя жизнь — постоянные сомнения, страдания из-за того, что не давалось в искусстве то, что ей виделось идеалом, нетерпеливое ожидание — что же ответит Лаэрций. Когда письмо пришло, оно было одновременно снисходительным и обнадеживающим. Попытки Армины подражать ему Лаэрций не одобрил и дал ей несколько советов, довольно разумных, которым она последовала — и очень успешно. У них началась было переписка…но новая война с Тойной прервала ее.

Вы, может быть, удивились, что у семнадцатилетней девушки не нашлось в сердце уголка для любви… Нашлось, конечно… Но один из тех, в кого она была влюблена, разочаровал ее; другого она без всякой причины разлюбила довольно скоро… В общем, не вдаваясь в подробности — кажется, я итак уже злоупотребляю вашим вниманием… я сама вижу, надо несколько сократить отступления… Словом, она пришла к выводу, что едва ли может полюбить кого-либо на всю жизнь… При этом Армина понимала, что замужество даст ей гораздо большую свободу — может быть, она даже сможет выставлять свои картины в галереях, о чем и говорить не хотели ее родители.

Армина в девятнадцать лет вышла замуж за немолодого, очень доброго и умного человека, которого девушка совершенно не любила, но очень уважала — она сама его выбрала и никогда не пожалела потом. За два-три года она очень выросла, стала серьезным художником, и уже готовилась сделать первую выставку. В те времена, хотя женщины еще не были такими, как во времена моего детства — изнеженными, переложившими все на мужчин, чувствующими себя цветком под холодом зимней бури, но и не были похожими на современных, старающихся быть как можно более независимыми от мужчин. В годы молодости Армины женщины-художницы, писательницы и вообще творческие натуры не то, чтобы осуждались обществом, но их считали странными… не понимали… Она преодолела бы это непонимание, но тут произошло настоящее крушение — вся ее жизнь переломилась пополам.