Ловушка для банкира - [39]

Решился сейчас писать в дневнике — может, хоть это меня немного успокоит. С чего же начать? Пожалуй, с того жуткого момента, когда обнаружил я бездыханное тело сына. Его широко распахнутые глазенки смотрели на меня удивленно, и я никак не мог поверить, что Илюшеньки, этого маленького ангела, больше нет. С трудом припоминаю, как вынес его из детской, как бесцельно бродил с телом по дому. Все стало бессмысленным, чужим, ненужным. Эта потеря навсегда останется в сердце моем кровоточащей, открытой раной — никогда ей не зарубцеваться. Горе! Настоящее горе для всех, а в особенности для нас с Лизонькой. Она, бедняжка, как в бреду. После Илюшенькиных похорон все плачет… плачет… И я не знаю, как ее успокоить. Это всегда хорошо удавалось Светлане, но теперь я видеть ее не хочу в нашем доме. Она всецело повинна в случившемся — я абсолютно в том уверен. И наказание ей будет жестокое. Хотя то, что она сотворила с нами, куда более жестоко и ужасно. Но близок час расплаты, пусть страшится!

Сперва я, признаться, был так подавлен, что и не помышлял о мести. Думал, что для кормилицы Илюшина смерть — такое же страшное горе, как и для всех нас. И что клянет себя Светлана за случившееся почище любого палача. В тот же день, как умер Илюшенька, она пала мне в ноги и молила простить ее за то, что не уследила, не сберегла милое дитятко. Всеми святыми божилась, что лишь на минутку вышла к своему сыну в соседнюю комнату, а как вернулась — дверь отчего-то заперта оказалась. Я сказал, чтоб она уходила и не показывалась мне на глаза до самого отпевания в церкви. Вот и все мое наказание было. Но к вечеру следующего дня, аккурат после похорон, открылись новые обстоятельства, которые зажгли во мне жгучую ненависть. В саду нашли ключ от спальни наследника. И нашли его на дальней клумбе. Выходит, не в соседнюю комнату уходила Светлана, и вовсе не на минуту — бегала куда-то из дома по своим делам, а сынок мой тем временем в шкафу оказался да убился по ее недосмотру. Когда кормилице представили найденный в саду ключ, она не знала, как объяснить сей факт. Клялась, что не выходила из дома, а из спальни ее выманил молосс. Но я не верю больше ни единому ее слову. Глупость это откровенная — ведь пес оказался заперт в комнате вместе с Илюшей. Это все видели! Как же он мог выманить кормилицу? Светлана погрязла во лжи, не знает уж, что и придумать в свое оправдание. Безмерно разозлило меня это. Я велел заточить бесстыжую лгунью в погреб. Там ей самое место! Но кормилица продолжает упорствовать: все твердит, что не была в саду, не бросала Илюшеньку так надолго, и что всему виной — Лютый. Что ж, коль она врет и дальше, то, пожалуй, погребом тут не обойтись. Надо придумать кару пострашнее.

Защиты от графини, как прежде, Светлана в этот раз не дождется. Лизонька мне ни в чем сейчас не перечит, ни во что не вмешивается, ничего знать не хочет. Лежит недвижимо в своей комнате и все плачет. Страшусь за нашего второго ребеночка, который должен со дня на день появиться на свет. Как Лизонька справится со всеми этими испытаниями? Она слаба, очень слаба. И я всячески гоню от себя мысль, что женушка моя ненаглядная может последовать вслед за Илюшенькой. В таком случае (я для себя это твердо решил) сошлю Светлану на каторгу, а сына ее — в сиротский дом определю. И фамилию при том велю сменить! Если моей семьи не станет — пусть исчезнет и род…»

«Какой род?» — Вика разгладила уголок страницы, который, похоже, не отгибали много лет. На пожелтевшей бумаге с трудом читалось одно-единственное слово — «Тормакиных». Род Тормакиных?! Вот так номер — выходит, кормилица носила такую же фамилию, как и банкир. Интересно, могут ли они быть родственниками?

Тук-тук. Дверь архива приоткрылась, и в образовавшуюся щель сунулась пушистая шевелюра Быстрицкого.

— Дорогой профессор, можно к вам?

Как будто у Вики был выбор…

— Входите, Эммануил Венедиктович, — она со вздохом отложила дневник.

С самого порога старик начал жаловаться.

— Как хорошо, милочка, что этим утром вы не присутствовали за общим столом, — плаксиво затянул он. — Настроение у всех приотвратное. Семен Семенович сидел чернее тучи. Долохов тоже мрачный — сразу после завтрака в Москву улетел, теперь только в следующие выходные тут появится.

Коротышка в клетчатом костюме перешел на испуганный шепот.

— Прислуга, и та меня беспокоит. Кухарка наша — Ольга Михайловна — тише воды ниже травы. А Настя и вовсе заплаканная.

«Ну, хоть не уволилась, — подумала Виктория.

— Что-то в нашем доме неладно, — продолжал причитать старичок. — Я уж не знаю, куда податься от этого всеобщего недовольства. Решил у вас спрятаться. Не возражаете?

Вике и самой было неловко перед Быстрицким за вчерашнее рявканье в парке. Признательная ему за то, что тактично промолчал о том инциденте, девушка улыбнулась.

— Конечно, Эммануил Венедиктович, проходите, располагайтесь.

Стуча прогулочной тростью, коротышка засеменил к столу.

— Что у вас новенького, милочка? — поинтересовался он уже вполне жизнерадостно.

— Да кое-что имеется, — Вика указала на тетрадь в кожаном переплете. — Я, кажется, обнаружила упоминание о предках Тормакина.