Ловля ветра, или Поиск большой любви - [42]

«Здравствуй, Лена!» — «Здравствуй!»

Да, именно так. Лена. Первые несколько лет нашего знакомства я поправляла Виктора, порой даже в сердцах: «Не Лена, а Оля!» А после обвыкла и уже, как видите, откликаюсь. Рассудила, что княгиня Ольга во святом Крещении была именно Еленой, и успокоилась.

«Лена, тебе мед нужен? Я с Украины привез…», «Лена, свет у тебя есть, а то у меня что-то погас…» — и так далее.

Но с бесконечным удивлением заметила, что и другие, если нетвердо знают мое имя, называют непременно Еленой, и никак иначе.

За окном десятиградусный мороз, что для Крыма большая редкость. Мелодичный звонок дверного колокольчика. Спешу открыть. Моя пожилая подруга, закутанная, в варежках грубой вязки («еще мама вязала!»): «Ой, пустите, Христа ради, погреться! Читала Псалтирь в храме, окоченела совсем».

Впускаю, раскутываю, ставлю чайник на огонь.

«Смотри-ка, что я нашла на дороге, прямо под ногами! Подняла, а это княгиня Ольга как раз! На-ка вот!» И смотрит на меня радостно, морщинистые щеки разрумянились.

Беру холодную маленькую иконку, всматриваюсь, прикладываюсь благоговейно, дивясь непостижимости происходящего.

Не княгиня Ольга изображена на иконе, а вовсе даже царица Елена. Небольшая дорожная иконка с благословением. Сама ко мне пожаловала. Вот ведь как бывает…

Мелочи жизни

Они много ругались. Потому что молодые. Потому что только поженились. Потому что из разных, очень разных семей происходили.

Он говорил: «Молоко для пюре надо подогревать. Моя мама всегда так делает».

Она говорила: «Слушай, ну это же неважно! Так есть хочется, смотри уже одиннадцатый час — спать пора, а мы еще не ужинали! Пока его подогреешь…»

В самом деле, учились оба на вечернем, приходили домой очень поздно…

В другой вечер он говорил: «Что, опять яичница?.. Не-е-ет, у нас в Союзе не двести тринадцать (он любил статистику) яиц в год приходится на душу населения, а гораздо больше!»

Она молчала. Она сонно жевала яичницу.

Еще он говорил: «К полотенцу надо пришить петельки, тогда удобно будет вешать его на гвоздь…»

А ей с петельками как раз не нравилось. Это как пришитые к старушечьим тапкам резинки.

И борщ без сметаны есть отказывался, потому что, говорил, это и не борщ вовсе, и кашу пшенную, потому что в доме его мамы ее никогда не ели, ну и так далее.

И краситься он просил ее так, чтобы глаза, ну, как бы это сказать… круглые были что ли… «…Как у твоей мамы!..» — ехидно парировала она.

В общем, ругались…

Много позже, проводя зимние месяцы в Гурзуфе со своим вторым мужем, она наблюдала, как февральские шторма обтачивают гравий, день и ночь, день и ночь. Гравий высыпали с огромных грузовиков на береговую линию. И к курортному сезону это уже были круглые окатыши, галька. Так и они с первым мужем притирались. Ссорились по малейшему поводу. «Ну это же такой пустяк, мелочь совсем!» — не выдержав, взрывалась она. «Из мелочей состоит жизнь», — наставительно говорил молодой муж и поедом ел ее, юную неумеху, которая и в самом деле ничего не смыслила в хозяйстве, и ни в какое сравнение не шла с его матерью.

Ей повезло. Второй брак оказался удачным. Муж — великодушный человек — ел все, что ему подавали. Она только через полгода после свадьбы узнала, что больше всего любит он первые блюда. Не любит мясо, но зато очень любит фрукты.

А она-то изощрялась, запекая в духовке, в самых сложных соусах, мясо — к тому времени научилась уже неплохо готовить.

И вот однажды… Мирный вечер. Оторвавшись от телевизора, они с мужем вышли в кухню попить чайку. «Если б ты знал, — с неожиданным раздражением сказала она, — как мне надоели вечные твои огрызки!» — и с гадливостью ткнула пальцем в яблочные огрызки, раскиданные по столу. «Слушай, ну это же такая мелочь!..» — сдержанно возразил муж. «Да, но из мелочей состоит жизнь!» — наставительно сказала она… и вдруг остановилась. Вспомнила эту до боли знакомую фразу из ее юности. Правильную, да, но абсолютно лишенную любви.

Как я стала известной

Занимаюсь обычным для библиотекаря делом: ввожу книги в электронную базу данных. Дублирую в потрепанный журнал — так все же вернее. Пишу название: «Первые сто лет» и любуюсь какое-то время, думаю, до чего же удачное название. Это ведь архимандрит Иоанн (Крестьянкин) сказал, что, мол, трудно только первые сто лет, детка. Автор очень ловко обыграл эту мысль в названии. Пишу автора, опять любуюсь: «Ольга Румбах» — до чего благозвучно, прямо само на обложку просится. Звучит, как выстрел из двух стволов: Ольга Румбах! Еще и это «бах» в конце…

Видимо, пора признаться читателю, что я и есть эта самая Ольга Румбах и что ввожу в библиотечный фонд свою собственную книгу. Что при этом испытываю, писать не стану, но догадаться нетрудно.

А тут посетитель, точнее, посетительница. Влетает, как вихрь, подвижная, высокая, со спутанными черными волосами. Пальто на ней красное, под стать огненной ее энергии.

— Ой, я так задержала книги, извините, — весело говорит она, но на смуглом ее лице не заметно ни малейшего раскаяния, — а дайте мне что-нибудь такое… легкое, рассказы какие-нибудь… — и живо перегибается через парапет, отделяющий меня, библиотекаря, от посетителей. Кудри ее при этом едва не касаются моего лица, даже запах шампуня чувствуется: — А что это у вас такое нарядное?.. Как называется?.. «Первые сто лет»?..