Ловля ветра, или Поиск большой любви - [41]

Встретились прямо у больничных ворот. Он как раз направлялся на прогулку. Может, и удивился ее появлению, но виду не подал. Вообще по аскетичному его лицу ливонского рыцаря, с благородно длинным носом и серо-стальными глазами, мало что можно было понять и тогда, и потом.

Они шли по набережной. Был, кажется, февраль. Мокрые голые деревья качали на своих ветках нежные такие шарики. Ясень это был, что ли? По обочинам пробивалась трава, совершенно не заботясь о том, что завтра ударит мороз, и она увянет.

Они медленно шли вдоль извилистой реки, шли, приноравливая друг к другу шаги, и разговаривали. И уже через полчаса она вдруг с удивлением отметила, что ей не нудно, что она не тяготится своим спутником, что, напротив, оживленно что-то говорит, и смеется, и что ей необыкновенно легко с ним.

Дойдя до «стекляшки», длинного гастронома в жилом доме, они купили вина. И сели в парке под гигантским деревом, на его мощных корнях, уходящих в землю. Пили вино из пластиковых стаканчиков, много смеялись.

Говорили обо всем, но ей запомнились лишь второстепенные глупости.

Вот и все. Клубились над ними косматые тучи, срывались временами тяжелые капли дождя, кружили с карканьем мокрые, взъерошенные вороны. А они были счастливы. Позже она написала:

Мы все обрели, и всего было мало,

Счастливые, за руки взявшись, бродили.

Над нами огромное небо сияло

И добрые ангелы тихо кружили.

У них была не свадьба даже, а вечер. Собрались друзья, поздравляли. «Не знаем, повезло ли невесте, но жениху повезло определенно», — говорили ее друзья. «Ей жутко повезло», — говорили жены его друзей и тайком вздыхали, осуждающе глядя на своих родных, но таких неаппетитных мужей.

Когда все разошлись, они вместе, как положено молодоженам, вымыли посуду. В холостяцкой его квартире было уютно. Когда садилось солнце, просвечивая сквозь заросли ореха, розовые пятна замысловатым кружевом покачивались на стене, освещая комнату таинственным светом. В кухне мягко светилась люстра, сделанная из трехлитровой банки и куска оранжевой материи; в коридоре бра — тоже из разрезанной пополам банки, обмотанной лохматой веревкой. А новый большой холодильник по временам заводил нескончаемые, вьюжные какие-то, песни. И — огромное лиственное растение в горшке, за которым он тщательно ухаживал, которое купал и унавоживал. Засох этот цветок, вероятно, от ревности. Ей нравилась эта непритязательность и простота во всей обстановке.

Не погасив в квартире свет, они ушли из духоты, а стояло уже лето, на воздух, в поле, простирающееся прямо за окнами. Оглядывались и видели светящееся окно, самое уютное в мире, окно их общего уже дома.

Разожгли в лесополосе костер. Конечно, она думала, точнее, планировала, что он сядет рядышком, обнимет ее, и они проведут чудный вечер вдвоем, глядя на пылающий огонь. Но он увлекся процессом, выламывал все новые стволы сушняка, и костер получился такой огромный, что Петровна боялась, не перекинется ли огонь на деревья.

Когда огонь погас, они по свежей стерни ушли далеко в поле, расстелили покрывало и долго молча лежали под бархатным небом, глядя на неверные мигающие звезды, не успевая загадывать желание, когда та или другая вдруг срывалась и падала, оставляя яркий след.

Только много лет спустя поняла Петровна, что ему в тот миг было, как и ей, и радостно, и страшно оттого, что жизнь переменилась так круто и так непоправимо. Непоправимо, потому что разводиться во второй раз в жизни значило расписаться в своей несостоятельности, неспособности ужиться с человеком. И они оба про себя решили терпеть, как бы тяжело им ни пришлось друг с другом.

Оказывается, очень многое (если не все) зависит от решимости. «Подумаешь, если что-то пойдет не так — разведусь!» — легкомысленно подумала юная дурочка, ставшая потом Петровной, и вышла замуж за человека, которого следовало бы обойти десятой дорогой. И развелась спустя несколько лет — само собой. «Буду терпеть все», — решила Петровна, вступая вдругорядь, как говорят в Сибири, замуж — и стала терпеть. Терпеть, потому что когда сходятся два сложившихся человека, даже самых распрекрасных, все равно требуется взаимное терпение.

Временами было нелегко. Случались и кризисы. Но у них все вышло.

«Вот видишь, у нас теперь есть даже свой домик у моря», — говорит Петровна, наблюдая, как муж сноровисто ставит на пляже новенькую палатку. Потом они долго сидят на берегу, смотрят на закат, лунную дорожку. Морской бриз неутомимо треплет их волосы — два одинаковых седых ежика, позолоченных закатным солнцем. Из бесконечного этого покоя, из тихого приятия друг друга, из примиренности с огромным кипящим миром, в котором пластались и страдали большую часть жизни и который, благодарение Богу, победили, рождаются строчки:

Обнимать, целовать,

Утро страстью встречать

Важно было когда-то, а ныне

Только рядом сидеть

И спокойно молчать

И помешивать угли в камине.

Здравствуй, Лена!

Утро. Спешу на работу. Точнее нет — не спешу. Иду, наслаждаясь чудесной погодой. Мороз ослабил свою хватку, температура поднялась до нуля, и воздух, мягкий и влажный, ласкает кожу.

Навстречу развинченной походкой идет сосед. Он высокий, худой, из-под меховой шапки видны сосульки русых волос и широченная улыбка. Холщовая сумка на длинном ремне по-простецки надета накрест, будто собрался он в дальний путь или побираться Христа ради. Вид неряшливый, но удивляться этому не приходится: граница между Украиной и российским Крымом пролегла аккурат через его семью. Жена Виктора родом с Западной Украины, там и осталась с двумя дочерьми. А он здесь живет бобылем. Но не унывает. Блаженная эта улыбка всегда играет на его лице. Поравнялись.