Ловец - [9]

Тим авторитетно шмыгнул носом:

— Так когда тебя принесли только, сразу стало ясно, что ты из богатых… А они, знамо дело, по синематографам-то точно шляются… — а потом он почесал макушку и солидно добавил: — К тому же простые люди так не разговаривают.

Видимо, под «простыми» пацан подразумевал себя.

— А как надо? — просипела я, решив поддержать разговор. Смысл лежать, таращась в потолок и перебирая в голове воспоминания, от которых было легко сойти с ума, не хотелось. Уж лучше терзать свои связки и горло, чем душу.

— Если уважаешь человека, зачем ему в лицо «вы» говорить? — недоуменно, словно я спросила сущую глупость, удивился малец. — Вон, я Тому, — тут он ткнул пальцем в молчавшего близнеца, — никогда не скажу «вы». И друзьям, и даже ба, всегда говорю «ты». А все потому, что я их у-ва-жа-ю, — протянул в заключение он.

Его слова заставили меня задуматься: а ведь и вправду: светское лицемерное «вы» позволяет отгородиться, создает барьер. Сразу же вспомнились бесчисленные гувернантки и бонны, которые обращались ко мне, пятилетней, только на «вы». А если подумать, какое «вы» имеет отношение к сидящей на дереве и болтающей ногами в разодранных чулках пигалице?

Вдруг вспомнилось, как меня, испачканную грязью с ног до головы, бонна стаскивала с хряка. На этом почтенном складе будущего бекона я решила прокатиться с ветерком, начитавшись историй о бесстрашных кочевниках ушедших эпох. Мне тогда исполнилось семь. Хряк, которому была отведена роль почетной скаковой свинки, я полагаю, оказался не намного младше.

В загородном доме конюшни не было. А вот хлев, вернее, сарай, где квартировали куры, хозяйничали козы и до этого счастливо жил свин, был. Он скромно приютился за полосой малинника и вишневым садом, дабы не раздражать своим видом хозяйские взоры. Но что такое полоса препятствий из зарослей малины для пытливого детского ума?

Вот и я, вооружившись поясом от маминого пеньюара взамен уздечки и прихватив папин кашемировый шарф вместо седла, пошла объезжать хряка. Свин до моего появления блаженно нежился в луже и похрюкивал от удовольствия. Как закрепляла на нем импровизированное седло и упряжь — отдельная история, но спустя полчаса я лихо скакала на взбесившемся поросе, и мы горланили на всю округу в два голоса.

Помнится, тогда пробороздили любимую мамину клумбу перед парадным входом в особняк, сорвали еще не досохшую простыню с веревок на заднем дворе и вспахали площадку для крикета, превратив ее в гольфовую.

Когда же энтузиазм хряка иссяк, и он остановился, бонна стянула меня с хребта животины и начала отчитывать. Причем безо всяких «вы» и «ваша светлость». А матушка застала эту сцену. И родительницу больше поразило не то, что я испортила кучу всего, а то, что меня тянут за ухо, обращаясь при этом исключительно на «ты».

Эсма получила расечёт в тот же вечер. Мне было безумно жаль ее. Ведь она оказалась одной из немногих бонн, которая была не просто бонной, а кем-то большим. Я тогда, помнится, плакала всю неделю, прося матушку вернуть Эсму. Но родительница осталась непреклонной. И гордое материнское «прислуга должна знать свое место» я запомнила.

А вот сейчас, услышав иную версию, что «вы» — это обращение скорее лицемерное, чем уважительное, от Тима, подумала: а может, моя бонна просто была ко мне более человечной, душевной и искренней?

— Вот я тебя, между прочим, никаким «вы» не обидел, — продолжал свои рассуждения близнец, а потом, сменив гнев на милость, вопросил: — А как тебя звать?

И тут же, не дав вставить мне и слова, продолжил:

— Меня вот Тим, а моего братца-молчуна — Том, — после чего получил тычок за «молчуна».

Но острый локоть, встретившись с ребрами, оказал волшебный эффект: пацан замолчал и выжидательное уставился на меня, впрочем, как и его брат.

Тишина, правда, длилась недолго, Тим не выдержал и повторил вопрос:

— Так как тебя звать?

А я отчетливо поняла, что не хочу! Не хочу возвращаться к своей прежней, пусть и обеспеченной, но фальшивой насквозь жизни. Туда, где меня обязательно вновь захотят убить. С губ сорвалось раньше, чем я успела подумать:

— Шенни. И, кажется, больше я ничего о себе не помню.

На лицах пацанов застыло разочарование. Глядя на их постные физиономии, я задала Тиму, как любителю поболтать, самый важный из мучивших меня вопросов:

— А что там такое с магией и почему я должна была рвануть?

Как оказалось, пацаны знали если не все, то многое, и если Тим трещал, сдабривая правду изрядной долей домыслов, то поправлявший его Том помог мне понять, что же со мною произошло на самом деле.

ГЛАВА 2

К моменту моего триумфального появления тут Тим и Том занимались очень важным и ответственным делом. Они пытались присоединить пропеллер от вентилятора, добытого на свалке, к спине пьянчуги Грока. Последний ничуть против такого бесчинства не возражал, пребывая сознанием в местах куда более приятных, нежели длинный, как кишка, и столь же широкий общественный коридор. А амбре дешевой сивухи свидетельствовало, что экскурс Грока по похмельным грезам будет еще долгим.

Зато близнецы времени зря не теряли. Костяной клей, щедро пропитавший сукно телогрейки, никак не хотел помогать в нелегком деле сочленения столь чужеродных друг другу предметов, как засаленная ткань и проржавевшая железяка. Но нет такого дела, которое было бы не по силам пытливому детскому уму. На подмогу клею пришла веревка.