Ловчий - [38]

— Гарик, располагай моим временем как угодно.

— Ну, слушай…

* * *

— Речь пойдет о Кире Прошеве…

— Постой! Прошев — это…

— Да, тот самый. Больше двадцати лет мы с ним были лучшими друзьями. С пятого класса…

— Вот так-так! — Я разыграл неподдельное изумление.

— Представь себе. Хотя трудно объяснить, почему же мы сдружились. Я был задиристым, ершистым, горячим, то и дело дрался, вытворял фокусы, доводившие учителей до истерики, и вообще любил находиться в центре внимания. Кирилл же — я звал его Киром, а в классе его дразнили «Прошей» — был тихоней, замкнутым молчуном, но, знаешь, из тех, что себе на уме. В нашем дуэте, безусловно, первую скрипку играл я, но и Кир мог при случае настоять на своем — не эмоциями, а взвешенными доводами, звучавшими несколько непривычно в устах двенадцатилетнего мальчугана. Конечно, сейчас, с высоты лет, многое видится в ином свете, и все же, положа руку на сердце, должен сказать, что это была чистая и искренняя мальчишеская дружба…

Как бы это покороче выстроить…

Однажды — не то в шестом, не то в седьмом классе — мы с ним возвращались поздним вечером домой, и на пустынной трамвайной остановке к нам привязались трое незнакомых пацанов — наших ровесников. Не помню уж, из-за чего разгорелся сыр-бор, но, слово за слово, дело дошло до драки. На Кира я не особенно полагался, но прикинул: если он хотя бы на время отвлечет одного на себя, то двух других я расшвыряю запросто — драться-то я умел, а соперники выглядели слабаками, пусть и агрессивными. Куда там! Едва замелькали кулаки, мой Кир рванул куда-то через кусты, а я остался один против троих. Они и вправду оказались слабаками, но все же их было трое. Вдобавок я неудачно поскользнулся, и они насели на меня. Удары сыпались градом. Били ногами. Но вот появился Кир. Он привел милиционера. Но к тому времени меня измолотили как бобика. Парни, естественно, дали деру. Ищи ветра в поле! «Ты — трус! — бросил я Киру, когда мы снова остались вдвоем. — Видеть тебя не могу!» — «Я не трус, — спокойно возразил он. — Но рисковать по-глупому не собираюсь». — «Да какой тут риск! Если бы ты отвлек одного, то двух других я уложил бы одной левой, а после занялся бы третьим!» — «Ладно-ладно, хвастунишка. А если бы у них оказался кастет? Или нож?» — «Тем более ты не имел права бросать друга!» — «Я тебя не бросал. Я же не домой побежал, а за милиционером.» — «Не слишком ли долго ты бегал?» — «Просто я был уверен, что ты в состоянии продержаться сколько нужно.» — «Спасибо за доверие, черт бы тебя побрал! Посмотри, что они со мной сделали!» — «Не злись, Гарька. И поверь, что я не трус. Осторожный — да, но не трус. Мое время драться еще не наступило». — «Чего-чего?» — «Может, меня ожидает великое будущее», — с глубочайшим внутренним убеждением проговорил он. «Цыганка, что ли, нагадала?» — язвительно усмехнулся я. «Может, и цыганка», — серьезно ответил он. «Если тебе известно будущее, тогда и вовсе нечего осторожничать». — «А разве ты не слышал, что береженого Бог бережет? Нет, Гарька, до поры до времени я должен беречь себя. Обидно, ведь проиграть свою судьбу из-за слепого случая». Такой вот состоялся у нас диалог. Еще несколько дней Я дулся на него, а затем остыл. Я был сильнее, и прощать чужие слабости казалось мне естественным. Зато я не упускал возможности при случае беззлобно подшутить над ним. «Эй, Кир! Осторожнее переходи дорогу! Береги себя! Держись подальше от стен — кирпич свалится!» Он отмалчивался. Ну ладно.

— Перед началом последнего учебного года Кира будто подменили, — продолжал Гарик. — Из угрюмого молчуна он превратился в рубаху-парня. Стал вдруг выступать на всех собраниях и митингах, первым тянул руку, совершенно не смущался, если случалась осечка. Разумеется, мы много говорили о будущем. Мне мой путь был ясен.

К тому времени я уже публиковался в питерских газетах и даже в «Комсомолке», в редакциях меня привечали, так что учеба в ЛГУ на отделении журналистики выглядела делом решенным. Кир, который годом раньше твердо собирался в физики, вдруг круто изменил свои планы. «В нашей стране имеет смысл только партийная карьера, начинать которую следует с комсомольской», — утверждал он. Что ж, он двинется по этой лестнице с самого низу — ведь у него нет ни связей, ни покровителей. Зато на его стороне два сильных козыря: личная активность и незапятнанное социальное происхождение — из рабочей семьи. Уж он постарается распорядиться ими с умом. Кир рассуждал как бывалый, много повидавший человек, а ведь ему не было и семнадцати. За год он возмужал еще заметнее. Но вот какая штука: раньше, когда он был весь в себе, я без труда читал в его душе, сейчас же, сделавшись внешне открытым, он заставлял меня теряться в догадках. И все эти перемены произошли в нем за год, а еще точнее — за одно лето… Что правда, о своем «великом предназначении» он более даже не заикался.

Гарик выпил пол-рюмки коньяка, с жадностью закурил и после двух глубоких затяжек снова погрузился в воспоминания.

— Итак, после школы наши пути-дорожки разошлись, однако же мы оставались друзьями и продолжали встречаться. Студенческие годы пролетели быстро. Кир делал свою карьеру, хотя и не так быстро, как надеялся. Но он не унывал. Он работал без устали, а сосредоточенный в нем сгусток энергии будто и не расходовался даже, а наоборот — накапливал заряд. Должен сказать, что глаз у него был острее моего. Уже тогда он видел метастазы застоя. Я же, молодой, но перспективный журналист, по-прежнему свято верил в идеалы светлого будущего и глаголом жег отдельные недостатки. Иногда мы схлестывались до хрипоты, чуть не до драки. И, должен откровенно признать, его аргументы чаще звучали весомее. Споры со мной были для него своего рода отдушиной, потому как на службе он мог позволить себе лишь легкую фронду…