Лоуни - [98]

— Бог любит тебя, братец. Даже если ты не веришь в Него, Он верит в тебя. Все пройдет. Эта болезнь оставит тебя. Он избавит тебя от нее.

Может быть, свет так падал, но Хэнни внезапно как-то постарел. Черные волосы были по-прежнему достаточно густыми, и под шерстяной шапкой взлохматились, как воронье гнездо, но глаза начали западать, и под ними образовались мешки, а на руках появились пигментные пятна. Мой брат потихоньку продвигался в сторону пенсионного возраста, и я тенью следовал за ним.

Он обнял меня, и я почувствовал его руку на спине. Мы сели за стол и допили чай в молчании.

Походив вокруг да около вокруг того, что беспокоило его, и исчерпав себя в светской беседе, Хэнни сидел с встревоженным, даже напуганным видом.

— Что случилось, Хэнни? — спросил я. — Не думаю, что ты проделал весь этот путь только для того, чтобы спросить меня о докторе Бакстере.

Хэнни медленно выдохнул и провел рукой по лбу:

— Да, братец, не для этого.

— А для чего же?

— Я предполагаю, ты слышал новости о Стылом Кургане?

— Едва ли я мог пропустить их, верно?

— Но ты слышал, что теперь сообщают?

— Что?

— Что бедный младенец был застрелен.

— Да, это было в новостях сегодня утром.

— И они уверены, что это произошло давно. Тридцать — сорок лет назад. В семидесятых годах.

— Да?

— Когда мы там были.

— И что?

Руки Хэнни слегка дрожали, когда он снова поднес их к лицу.

— Эти воспоминания… Они каким-то образом совершенно внезапно возникают у меня в памяти, но я не всегда знаю, что они означают.

— Воспоминания о паломничестве?

— Наверно, да.

— А какие?

— Берег моря. Девочка. Старый дом и вороны.

— Грачи. Это «Якорь».

— «Якорь», да, правильно. Я еще смутно помню поездку в обитель, но, может быть, это из-за того, что Мать все время вбивала мне это в голову. Она всегда ведь рассказывала об этом, правда?

— Да.

Это было все, о чем она рассказывала.

— А ведь были и другие вещи, братец, которые сами по себе теперь стали только чувствами или образами. Дверь… Башня… Мы попали в ловушку, напуганы… И…

— И что, Хэнни?

Он взглянул на меня и сморгнул несколько слезинок:

— Вот это самое. Воспоминание, которое возникло у меня, когда я увидел Стылый Курган в новостях.

— Воспоминание о чем?

— Грохот, близкий и громкий. И что-то ударяет мне в плечо. — Хэнни посмотрел на меня. — Похоже на оружейный выстрел, братец. Как будто я выстрелил из ружья.

— О чем ты говоришь. Хэнни? Ты думаешь, что ты сделал это? Что ты убил этого ребенка?

— Не знаю.

— Зачем тебе было это делать? В этом не было смысла.

— Я знаю, что не было.

— Это ложное воспоминание, Хэнни, мы всегда играли в солдатики на берегу. Вот это ты и вспоминаешь.

— Но оно кажется таким реальным.

— Значит, оно не является таковым. Не может им быть.

Хэнни опустил голову:

— Что случилось со мной, братец? Я много молился, чтобы Он показал мне все, что было, но я ничего не помню, кроме смутных теней.

— Бог излечил тебя. Разве это не то, во что ты веришь?

— Да, но…

— Разве это не то, во что все верят?

— Конечно…

— Разве это не то, ради чего все каждый день идут в церковь, Хэнни?

— Нет, нет… — Хэнни слегка повысил голос. — Что-то еще случилось в ту Пасху.

— Что же?

Он выдохнул и откинулся на спинку стула, нервно теребя нижнюю губу.

— Я никогда не говорил об этом, братец, даже с Кэролайн, и, наверно, я пытался задавить это внутри себя, но если я когда-то и думаю об этом паломничестве, то это всегда в связи с чем-то другим на заднем плане.

— Чем-то другим?

— За всей этой эйфорией…

— Что же это?

— Ужасная вина, братец.

Я покачал головой и дотронулся до его плеча.

— Я чувствую иногда, что могу утонуть в этом, — сказал Хэнни, и глаза его снова заблестели.

— Этого ничего нет, Хэнни.

— Тогда почему я ощущаю это, братец, если я не сделал ничего дурного?

— Не знаю. Может быть, ты не чувствуешь, что заслужил, чтобы тебя вылечили. Я знаю, такое довольно часто бывает с людьми, которых спасли от чего-то. Это вроде бы называется «вина выжившего».

— Может быть.

— Послушай, я, может быть, не верю в то, во что веришь ты, Хэнни, и это, может быть, мой изъян, но, как бы там ни было, даже я вижу, что ты не растратил зря те возможности, которые были тебе предоставлены. Ты много значишь для людей. Ты принес им столько счастья. Матери, Родителю. Всем в церкви. Если кто-то и заслужил быть выпущенным из той тюрьмы, в которой все пребывали, так это ты, Хэнни. Не разбрасывайся этим теперь. Ты хороший человек.

— Если бы только Мать и Родитель были с нами.

— Я знаю.

— Мне просто жаль, что я не могу вспомнить больше.

— Не нужно тебе. Я помню все, как было. Я расскажу вместо тебя, если полиция придет к нам.

— Расскажешь?

— Конечно.

— Прости меня, братец, что я должен прибегать к твоей помощи, но я ничего не помню ясно.

— Ты доверяешь мне?

— Да, да, конечно, доверяю.

— Тогда тебе не нужно больше ни о чем тревожиться. — Слезы теперь текли по щекам Хэнни, и я обнял его: — Те вечера, когда я сидел около твоего дома, я не хотел пугать или беспокоить тебя. Я просто хотел, чтобы ты знал, что я здесь.

— Извини.

— Я не болен.

— Нет, нет, теперь я это понимаю.

Джим снова стучал в дверь. Я услышал, как он кашляет и звенит ключами.