Лоуни - [92]

Песок все больше разжижался вокруг тела бродяги, уходя из-под него и заставляя труп медленно переворачиваться на бок. Появилась более глубокая трещина, она выходила из-под головы бродяги и шла до того места, где стоял на коленях отец Уилфрид.

Следующая волна наполнила трещину водой и расширила ее, так что в нее провалился крупный слежавшийся ком песка, и тело неожиданно покатилось, опускаясь в воду, и поплыло. До этого момента отец Уилфрид не осознавал, что бродяга лежал на самом краю глубокой впадины.

Что заставило священника протянуть руку и схватить бедолагу за рубашку, он и сам не мог сказать. Это было нечто инстинктивное скорее. Отец Уилфрид ухватился за рукав и, крепко сжав кулак, потащил к себе тело, впервые ощутив — и это было потрясением, которое заставило его помочь себе другой рукой, — мощь моря, когда оно отступало с суши.

Когда уровень воды во впадине понизился, стали хорошо видны ее стенки. Их образовывала серая субстанция, не песок и не земля. Священник соскользнул ниже, зарылся в эту субстанцию ногами и заскользил дальше. Отступающая вода уходила стремительно, и тем быстрее, чем ближе она находилась к сужающемуся дну расщелины, в которую отец Уилфрид теперь погрузился до колен. Часть почвы под его ногой обвалилась и исчезла. Он упал, скользя щекой по стенке и ощущая во рту грязный серный привкус ила. Он ослабил хватку, выпустил несчастного, почувствовав, что вода засасывает его, попытался снова ухватиться за тело, но его уносило. Священник резко выпрямился и, увязая в песке и грязи, сделал несколько шагов за телом, после чего стало ясно, что это бесполезно, и хотя труп несколько раз возвращала назад ослабевающая волна отлива, это была, по сути, насмешка. Так играют дети, когда один делает вид, что хочет бросить мяч товарищу, только для того, чтобы убежать с ним. Наконец тело исчезло из виду.

Священник вышел из воды и пошел по берегу, пересек полосу водорослей. Прислонившись к доту, вытер грязь с лица и вперил взгляд в море, ожидая, не появится ли что-то еще. Но то, что произошло, уже казалось нереальным. Вот только несколько минут назад он тащил труп за рукав. А сейчас не осталось ни малейшего свидетельства, что тело старого бродяги вообще лежало здесь когда-то. Даже его ботинки исчезли.

Шок, наверно. Отец Уилфрид дрожал от холода, но и от ужаса тоже. Его почти унесло в море, да, но не моря он боялся.

Это было одиночество.

Он чувствовал себя более одиноким, чем когда-либо в жизни. Нагим, как если бы с него спали одежды. Кожу пощипывало. В животе давила холодная скользкая тяжесть. Им со всей силой овладели чувства, которые, как он думал, остались в далеком детстве, когда ночами он засыпал в слезах рядом с еще одним мертвым братиком или сестричкой.

Была ли это жалость? Нет. Отец Уилфрид ничего не чувствовал по отношению к бродяге. Тот был из того, другого мира и получил то, что заслуживал. Разве не так?

Тогда откуда это чувство, что он стал другим? Из-за чего он чувствовал себя таким брошенным?

Из-за самого места.

Что в нем, в этом месте, особенного?

И понимание пришло к отцу Уилфриду.

Он во всем ошибался.

Недоставало Бога. Его никогда здесь не было. А если Он никогда не был здесь, в этом их особом месте, значит, Его не было нигде.

Священник попытался как можно быстрее отвергнуть эту мысль, но она немедленно вернулась с еще большей настойчивостью, а он стоял, глядя, как чайки слетелись клевать рачков, вынесенных морем, и облака медленно клубились, меняя форму, а на скелете какой-то твари кишели бесчисленные паразиты.

Все это просто механизмы.

На земле имело место только существование, которое приходило и уходило с таким равнодушием, от которого священник и почувствовал, ледяной холод. Жизнь возникала здесь сама по себе, и для этого не требовалось никакой причины. Она продолжалась, никем не осмысленная, и заканчивалась, всеми забытая.

Отец Уилфрид боролся с морем за тело мертвого пьяницы с той же тщетностью, с какой Ксеркс высек Дарданеллы цепями. У морской стихии нет понятия вражды или обладания, и он был свидетелем ее мощи. Ему была предъявлена совершенная религия. Которая не требовала веры. Не требовала притчей, при помощи которых она могла давать людям уроки, потому что здесь нечему учить, неизменно только одно: смерть — это пустота. Она — не дверь, а стена, и перед ней насыпан курган из мусора, рода человеческого.

Отцу Уилфриду казалось, что он сам тонет, не находя, за что ухватиться, чтобы попытаться выплыть или продержаться на плаву еще немного, даже если он в конце концов обречен пойти ко дну.

Казалось, прошла вечность, прежде чем он надел обувь. Священник ходил взад-вперед примерно час, до самых сумерек. Он что-то искал в дюнах, в камнях, в глубоких каналах от одного конца берега до другого.

И ничего не находил.

Глава 28

Мать загнала всех в гостиную послушать, как Хэнни читает. Народ постарше расположился на диване, остальные стояли вдоль стен. Кресло, предоставленное отцу Бернарду в тот дождливый вечер, когда мы в первый раз решили снова поехать в «Якорь», в этот раз было отведено Хэнни. Он сел. Мать поцеловала его в лоб и вручила ему Библию.