Лоуни - [39]

Сволочи!

Ад управлялся логикой детей — Schadenfreude[22], протяженностью в вечность.

На фреске осужденные на муки, зажатые в узкой расщелине в земле, были вдавлены друг в друга и плавали вниз головой в нечистотах, перед тем как свалиться вместе с осыпающейся горной породой прямо в когтистые лапы похотливых чернокожих демонов, которые хватали их за волосы и вонзали раскаленные ножи в их плоть. И это было всего лишь предварительным наказанием.

Грешники просто падали на ковровую дорожку, где самые закоренелые насельники царства Гадеса собрались, чтобы молиться за души этих новоприбывших в тщетной надежде на собственное избавление. Их лица были обращены наверх, рты в отчаянии широко раскрыты, как клювы птенцов в вороньем гнезде.

Далее, нечестивцев собирали в огромные котлы, где из них готовили кушанье для Сатаны, который сидел на корточках, наподобие рогатой жабы, и окунал в горшки с соусом вилку для фондю с нанизанными на нее корчащимися червячками — человеческими телами — и глотал их целиком, не жуя, по-видимому чтобы, пропустив их через кишки наружу, начать весь процесс заново.

В других частях Ада пытки были настолько жуткие, что даже становилось смешно, но это тревожило меня еще больше. Насмешки над Адом, думал я, приведут к еще худшему наказанию, если я когда-то туда попаду.

В темном углу демон засунул лапу так глубоко в горло человека, что она вышла с другой стороны и придушила женщину, съежившуюся позади. У других грешников были оторваны конечности, и они висели вверх ногами на крюках, пропущенных через интимные места. У некоторых языки были прибиты к деревьям, а их разорванные кишки жрали истекающие слюной собаки, послушно прислуживающие чертям. Глазные яблоки выклевывали существа, похожие на непомерной величины скворцов. В горло нечестивцев лили расплавленный свинец. Из отделенных от туловищ голов выливали кровь, чтобы поливать ею подлежащие орошению поля черных плевел, которые перерастали через отвесные каменные стены Ада и вырывались на сочные зеленые пастбища мира живых, чтобы уловить в свои тенета растущие там подсолнухи и лилии. Все это обещал нам отец Уилфрид.

* * *

Как это всегда происходило раньше, когда мы приезжали на Темную утреню, мы одним махом удвоили число прихожан в церкви. Немногие местные, коленоприслоненные, закрывшие лица руками, были те же самые люди, что и всегда. А когда они прерывали молитвы, то смотрели на нас не как на чужих, а как на почти знакомых людей, несмотря на то что прошли годы со времени нашего последнего визита.

— Это не Клемент? — поинтересовался мистер Белдербосс, указывая на мужчину, сидевшего отдельно от других присутствующих на одной из боковых скамей.

— Да, это он, — ответила миссис Белдербосс, отчаянно жестикулируя с целью привлечь его внимание.

— Его мать, однако, не с ним, — заметил мистер Белдербосс. — Интересно, почему?

— Возможно, она больше не появляется в церкви, — отвечала миссис Белдербосс. — Она стареет, я так думаю.

Мать шикнула на них, когда органист заиграл скорбную песнь, а несчастного вида прислужник, долговязый прыщавый парень, принес катафалк[23], поставил его на низкий столик и зажег пятнадцать свечей специальной тонкой свечой. Он снова удалился, потом вернулся с маленькой толстой свечкой, которую он зажег и поставил под алтарь, так чтобы ее не было видно.

Вышел священник, и все встали. Он сделал короткое вступление — голос его глухо звучал в окружении каменных стен, временами срываясь почти на крик, — и затем начался двухчасовой цикл утрени и лаудов[24] — все на латыни, конечно, — и после каждой молитвы прислужник тушил одну свечу, пока мало-помалу в церкви не стало темно в полном соответствии с всепоглощающим мраком снаружи.

Ветер по-прежнему то затихал, то усиливался, переходя от тихого завывания к пронзительному вою. Упорный, как старый священник, иногда резко повышая тон, он бормотал старую проповедь о песке и море, предупреждая молящихся, чтобы те держались подальше от здешних мест.

Хэнни заснул, никто не тревожил его, и мистер Белдербосс сделал то же самое, склонив растрепанную седую голову мне на плечо. Как бы там ни было, Мать сильно увлеклась соперничеством с мисс Банс — кто из них сильнее сумеет растрогаться церемонией? Мать с каждым новым порывом ветра все крепче стискивала четки и все жарче молилась. У мисс Банс выступили слезы на глазах, когда в молитве Иисус воззвал к Богу, а свечи на катафалке быстро погасли одна за другой. Она даже сумела сама издать негромкий мученический вопль в тот момент, когда прислужник в темноте прошел по проходу и громко захлопнул тяжелую церковную дверь, что символизировало землетрясение, от которого содрогнулась Голгофа, когда человеческое сердце Иисуса перестало биться.

Мистер Белдербосс, вздрогнув, проснулся и вцепился себе в грудь.

* * *

Когда служба закончилась и единственная спрятанная под алтарем свеча была вынесена для того, чтобы служить символом будущего воскресения, мы все вместе вышли наружу под дождь. Прислужник держал зонт над священником, пока тот по-быстрому сжимал по очереди ледяные руки прихожан в своих и произносил благословение Божье. Местные быстро исчезли, потерявшись в темных домишках, замерших под сильным дождем вокруг зеленой деревенской лужайки, и как только последний посетитель покинул церковь — а это был ковыляющий из-за боли в бедре мистер Белдербосс, — священник снова зашел внутрь и закрыл дверь.