— О-о, ну что ж, пусть будет так! — что-то решая про себя, произнес фон Штюц.
— Не понимаю, господин оберст, — сказал майор Кроге, заглядывая ему в глаза.
— Господа, мы можем особо отличиться перед фюрером. У нас есть возможность воздействовать деморализующе на дух русских командиров на Южном фронте, подавить их психологически и таким образом оказать активное содействие нашей группе войск. Следите за ходом моей мысли. Ростов готовится к эвакуации. В первую очередь, надо полагать, будут эвакуироваться семьи русских военачальников, командиров частей и подразделений. Эти эшелоны должны быть уничтожены!
— Стратегически глубокая мысль, господин оберст! — воскликнул майор Кроге.
«Он ведь мне бессовестно льстит! — подумал о майоре фон Штюц. — А капитан, однако, не торопится с комплиментами… О, это неисправимый скептик!.. Но, кажется, честный службист».
— Я сам свяжусь со штабом ночной бомбардировочной авиации. — Оберст снова взялся за фотографии, снова его палец пистолетным дулом нацелился на Лелю. — Кроге, немедленно прикажите вашему агенту Пудрову ликвидировать дочь и отца полковника Мирошникова, а также других коневодов, чтобы не допустить эвакуацию лошадей из летнего лагеря конефермы. Кобылиц с жеребятами угнать и скрыть в надежном месте до прихода наших войск, что случится очень скоро.
В полдень ветер умер от зноя. В духоте сникли растомленные травы. Кучевые облака неподвижной отарой сбились у горизонта, растушеванного маревом. Молчали жаворонки. Лошади дремали в загоне под камышовым навесом. Лукьян Корнеевич и Петька спали в холодке на сене. А Леля в купальнике плескалась у водопойного корыта. В дремотной знойной тишине раздавался единственный живой звук — плеск воды.
Сонный Коська открыл глаза и, заинтересованный незнакомой веселой игрой Лели с водой, вышел из загона в открытые ворота. Леля брызнула на него из полных горстей. Он взвизгнул, взбрыкивая, убежал, но недалеко.
— Иди поближе, милый Коська, я искупаю тебя… Ах, ты боишься воды, глупенький!
Он галопом проскакал мимо нее. Она окатила его из ведра и засмеялась весело. Жеребенок, как-то странно повизгивая, может быть, подражая ее смеху, еще раз промчался мимо, будто испытывал: успеет она облить его или не успеет. Успела все-таки. Ожили другие жеребята, подключились к игре. Леля стала черпать воду из корыта ведром и поливать их.
Никто не заметил, как к лагерю подъехала знакомая «эмка». Анна Степановна поспешно выскочила из нее, кинулась к дочери:
— Леля!
Та даже подскочила от неожиданности.
— Мамуля!
Мать притиснула ее к себе.
— Собирайся, Леля, едем немедленно. Где Лукьян Корнеевич?
Коневод уже шел к ним от скирды, за ним — Петька.
Леля побежала в хату переодеваться.
— Аннушка, что стряслось? — обеспокоенно спросил свекор.
— Эвакуация, батя!
— Да ты что! — охнул старик.
— Батя, некогда все объяснять! Наш эшелон отходит вечером. Успеть бы нам управиться… И вот что еще, Лукьян Корнеевич. Передайте начальнику конезавода: комдив настоятельно рекомендует в первую очередь и немедленно эвакуировать племенных кобылиц с жеребятами. Гоните по степи через выпасы конезавода к станице Дольской, подальше от шоссейных дорог — они забиты скотом и транспортом. Батя, не мешкайте, а то будет поздно. — Схватила за руку подошедшую дочь. — Леля, садись в машину, поехали!
— Но, мама, погоди! Я эвакуируюсь вместе с лошадьми… Вместе с дедушкой. Помогать ему буду!
— Лелька, не глупи, там все с ума сойдут! Бабушка Вера с нами едет… Сирот-детдомовцев сопровождаем.
— Мама, ну пойми! Деда, ну скажи ты ей — я взрослая, я же любую работу могу…
— Ох, моя родная! Рази отобьешь у матери дочку?! — дед развел руками и пошел к Петровичу.
Старшина нервно хлопал дверцей автомашины, то открывая ее, то закрывая.
— Где твои вещи, Лелька? — торопилась Анна Степановна. — Неси быстро, бросай в машину и — поехали!
Леля собрала барахлишко в рюкзачок, бросила в автомашину и побежала к загону.
— Да куда же ты?! — мать кинулась за ней.
— Я сейчас! Одну минутку!
— Леля, я прошу тебя! — сердито крикнула мать.
Петька вынес из хаты арбуз и дыню, положил на заднее сиденье.
Леля бросалась от Лошадии к Коське, обнимала за шею, целовала в губы, шептала торопливо, жарко:
— Прощай, моя миленькая Лошадия! Прощай, смешной Коська! Не забывайте меня… Я буду очень-очень скучать.
Со слезами на глазах прощалась Леля с дедом и Петькой, сквозь всхлипывания бормотала:
— Я бы с вами… Мне бы с лошадками…
Мать схватила ее за руку, усадила в автомашину.
«Эмка» тотчас тронулась. Петька, очнувшись, прыгнул на расседланного коня и поскакал за ней в клубах пыли, что-то надсадно крича и размахивая рукой.
Лукьян Корнеевич, не мешкая, отправился в хутор, оттуда позвонил в станицу Дольскую, в конезавод.
В дорогу собрались быстро. На заходе солнца того же дня вывели косяк на шлях, ведущий к мосту через речку Кагальничку.
Получив задание через связного, диверсант «сержант Пудров» ночью выехал на велосипеде в степь, в расположение племенной конефермы. Он оставил велосипед у подножия кургана и, настороженно прислушиваясь и приглядываясь, пошел к темным силуэтам летнего лагеря. Трудно было теперь признать в этом заросшем щетиной и одетом в крестьянскую одежду детине ладного сержанта. Проверив пистолет, он короткими перебежками приблизился к хате. Приник ухом к двери, затем навалился на нее плечом — она не поддалась. Осветил дверь фонариком: она была заколочена гвоздями. Ругнувшись, диверсант побежал к загонам. Они были пусты.
