Лошадь бледная - [3]

Посидели мы на кухне, пачку магазинных пельменей с уксусом и сметаной под разговор и принесённый мной портвейн не торопясь съели. Семья у него на даче загорает, а сам Игорёк под предлогом срочных неотложных дел всё лето в городе торчит — всем, что под руку попадается, спекулирует помаленьку, пьёт да женщин всяких домой водит — Машки моей ему мало, говнюку.

Вот он мне всё про цыган, что недавно поселились в соседней пятиэтажке, и рассказал. И впрямь — табор не табор, а три квартиры заняли — и все в одном подъезде. Вот, думаю, там прочим жильцам веселье.

— А что — и лошади у них есть? — спрашиваю.

— Сам я не видел, — отвечает, — а соседи рассказывали, что пасли цыганята рано утром коня. Рыжего такого — чуть ли не красного.

— А белой лошади там не было? — замираю я.

— Да не знаю я. Что услышал, то и передаю. А что тебя вдруг белая лошадь заинтересовала? — и так подозрительно на меня уставился. — Коней разводить надумал?

Он, Игорёк, у меня всегда, всё наше долгое знакомство что-нибудь приворовывал: то идеи всякие — как денег заработать (и сам без меня делал), то книжки без спроса брал, и Машку вот…

— Нет, — говорю, — мне для других целей. Для сексуальных утех.

Поржали. Допили остатки, и засобирался я дальше идти. Да и он меня уже выпроваживать стал, на часы поглядывать и к дверям подталкивать. Свиданка у него, похоже, намечена.

— Да, и вот ещё что, — задержался я у выхода. — Вот что ещё я хотел…

— Что? — спрашивает.

— А вот что, — и раз ему в рыло.

Ну и он тут же — реакция-то у него ещё с зоны осталась — мне в нос заехал и лишь после как завопит:

— Ты что, — орёт, — охренел? С чего вдруг завёлся?

— Да просто так, — отвечаю. — Порыв душевный у меня такой образовался, внезапный.

И впрямь — с чего это я? Может, и вправду, пахнет у него как-то не так…

* * *

Подъезд, где цыгане живут, я нашёл сразу — там не ошибёшься. На скамейке у дверей старуха сидит в платке цветастом, юбках пёстрых, вокруг трое цыганят с воплями носятся, а один, совсем маленький, шалью к ней примотан. Внуков, видать, выгуливает бабка. А может, и правнуков — кто их разберёт.

— Здравствуйте, — говорю, — уважаемая. Мне бы со старшим вашим переговорить надо.

Посмотрела пронзительно, с прищуром, ухмыльнулась.

— Со старшим? А может, я тебе, брильянтовый мой, чем помогу? Я ведь тоже не из младшеньких.

— Спасибо, — отвечаю, но мне бы…

— Вижу, вижу. Дело у тебя важное — забота тебя гложет, да зря ты её слушаешься. Ну, хозяин — барин, — и уже кучерявому пацанёнку постарше, лет шести — Гожо, проводи гостя наверх.

Сопливый замурзанный цыганёнок оторвался от поиска червяков в клумбе, неторопливо вытер руки о штаны и посмотрел на меня оценивающе. Ничего интересного не обнаружил и молча рванул в подъезд. Я едва поспел за ним. Старухино «наверх» оказалось невысоко. Все три цыганские квартиры находились на первом этаже. Кто жил в четвёртой, не знаю, но я ему посочувствовал.

— Мамка, тут козёл какой-то. За водкой, наверно, пришёл, — завопил наглый пацан, без звонка ломанувшись в одну из дверей. Там, собственно, и звонить-то было не во что — звонок вырван с мясом, а оголённые провода угрожающе высовывали раздвоенное жало из неровной дыры в стене.

Я собрался было вяло возмутиться такой беспардонности моего провожатого, но тут из полумрака узенького коридорчика, откуда тянуло сладковатым дымом и тёплой затхлостью, появилась она. И у меня дыхание перехватило. Ну, что мне пытаться описывать цыганскую жгучую красоту, кто не делал этого, с кем в соревнование вступать осмелюсь? Не встречал я такой красоты до того и вряд ли ещё увижу. Стою, молчу, пялюсь, даже «Здрасте» не промычать.

— Какая водка? — не сердито, а удивлённо так спрашивает. — Что магазин уже закрылся? Так рано ж ещё.

— Да я вовсе и не затем, — мямлю и с ноги на ногу переминаюсь. — Не за водкой я.

— А что ж тогда тебе, красавчик, надо? — и так насмешливо это сказала, с такой издёвкой, что любовь моя сразу вся и улетучилась. Не нравится мне, когда красивые женщины надо мной смеются.

— Со старшим поговорить надо, — буркнул. — Дело есть.

Стою насупившись, вижу, что неловок и смешон, а поделать ничего с собой не могу — ступор какой-то напал.

— Вот как, — издевается уже, мерзавка. Видит ведь, как оторопел я, понимает всё — и куражится. — И как доложить о вас прикажете? По какому вопросу?

Я уж рот открыл, чтоб грубость сказать, да к счастью моему из глубины квартиры, невидимой из коридорчика, прилетел мужской голос — глубокий такой, сильный, властный.

— Кто там, Джаелла?

— Да парень какой-то, Лойко. Старшего видеть хочет. Дело, мол, у него, — насмешливо, повернув вполоборота голову, так, чтобы я мог видеть её чётко прорисованный на фоне тёмного коридора профиль, с прямым тонким носом, нежным подбородком с ямочкой и длинными жёсткими ресницами, звонко отозвалась она.

— Ну, так проводи. Негоже гостя в дверях томить, — повелительно скомандовали из темноты.

Скривилась ведьма, а со старшим спорить не положено, не то, что у нас. Мотнула недовольно головой, да так, что чёрные блестящие волосы из под платка волной выплеснулись, и молча вглубь указала — проходи, незваный.