Лорелея (сборник) - [2]

Меня томившей в отроческих снах!

Я не узнал ее! Я был во власти

Тумана, взор заметил колдовство.

Быть может, я держал свое же счастье

В объятиях – и не узнал его!

Еще прекрасней, в горести безбрежной,

Была она спустя три долгих дня,

Когда мечта от встречи этой нежной

Вдаль повлекла по-прежнему меня;

Когда она, в отчаянье и муке,

С распущенными прядями волос,

Упала ниц и заломила руки

У ног моих, дрожа от горьких слез!

Ей шпоры лоб изранили – о Боже! —

Я видел сам, как выступила кровь;

И от бедняжки вырвался я всё же,

Расстался с ней – и не увидел вновь!

Конец мечте старинной, но и ныне

Со мной бедняжка всюду и везде.

В какой глухой блуждаешь ты пустыне?

Тебя я предал боли и нужде!

«Не пугайся, дорогая!..» Перевод В. Быкова

Не пугайся, дорогая!

Не похитят нас теперь:

Твой покой оберегая,

На замок я запер дверь.

Как бы вихрь ни злился яро,

Дверь ему не сокрушить;

Но чтоб не было пожара,

Лучше лампу затушить…

Ах, позволь покрепче шею

Мне твою обвить вокруг,

Шали нет – так я согрею,

Чтоб не зябла ты, мой друг!

Рамсгейт. Перевод В. Зоргенфрея

«О поэт, любезный сердцу,

Как о нем мы все тоскуем!

Как бы нам его хотелось

Осчастливить поцелуем!»

Так любезно наши дамы

О поэте рассуждали,

Между тем как на чужбине

Изнывал я от печали.

Солнце юга не согреет

Тех, кого терзает холод.

От воздушных поцелуев

Не уймется в сердце голод.

Отрывок. Перевод В. Зоргенфрея

Блаженный миг – когда устами

Бутон трепещущий примят;

Не меньше счастья нам дарует

Цветущей розы аромат.

Из «Книги песен» (1827)

Прими же песнь, что чистым сердцем Прими же песнь, что чистым сердцем спета;

Да не пребудет жизнь моя бесследной!

Я знак любви тебе оставил бедный, —

Когда умру, не забывай поэта!

«Я в старом сказочном лесу!..» Перевод А. Блока

Я в старом сказочном лесу!

Как пахнет липовым цветом!

Чарует месяц душу мне

Каким-то странным светом.

Иду иду – и с вышины

Ко мне несется пенье.

То соловей поет любовь,

Поет любви мученье.

Любовь, мучение любви,

В той песне смех и слезы,

И радость печальна, и скорбь светла,

Проснулись забытые грезы.

Иду, иду, – широкий луг

Открылся предо мною,

И замок высится на нем

Огромною стеною.

Закрыты окна, и везде

Могильное молчанье;

Так тихо, будто вселилась смерть

В заброшенное зданье.

И у ворот разлегся Сфинкс,

Смесь вожделенья и гнева,

И тело и лапы как у льва,

Лицом и грудью – дева.

Прекрасный образ! Пламенел

Безумьем взор бесцветный;

Манил извив застывших губ

Улыбкой едва заметной.

Пел соловей – и у меня

К борьбе не стало силы,

И я безвозвратно погиб в тот миг,

Целуя образ милый.

Холодный мрамор стал живым,

Проникся стоном камень, —

Он с жадной алчностью впивал

Моих лобзаний пламень.

Он чуть не выпил душу мне, —

Насытясь до предела,

Меня он обнял, и когти льва

Вонзились в бедное тело.

Блаженная пытка и сладкая боль!

Та боль, как страсть, беспредельна!

Пока в поцелуях блаженствует рот,

Те когти изранят смертельно.

Пел соловей: «Прекрасный Сфинкс!

Любовь! О любовь! За что ты

Мешаешь с пыткой огневой

Всегда твои щедроты?

О, разреши, прекрасный Сфинкс,

Мне тайну загадки этой!

Я думал много тысяч лет

И не нашел ответа».

Это все я мог бы очень хорошо рассказать хорошей прозой… Но когда перечитываешь старые стихи, чтобы, по случаю нового их издания, кое-что в них подправить, тобою вдруг, подкравшись невзначай, снова завладевает звонкая привычка к рифме и ритму, и вот стихами начинаю я третье издание «Книги песен». О Феб-Аполлон! Если стихи эти дурны, ты ведь легко простишь меня… Ты же – всеведущий бог, и ты знаешь очень хорошо, почему вот уже столько лет ритм и созвучия слов не могут быть для меня главным занятием… Ты знаешь, почему пламя, когда-то сверкающим фейерверком тешившее мир, пришлось вдруг употребить для более серьезных пожаров… Ты знаешь, почему его безмолвное пылание ныне пожирает мое сердце… Ты понимаешь меня, великий, прекрасный бог, – ты, подобно мне, менявший подчас золотую лиру на тугой лук и смертоносные стрелы… Ты ведь не забыл еще Марсия, с которого заживо содрал кожу? Это случилось уже давно, и опять явилась нужда в подобном примере… Ты улыбаешься, о мой вечный отец!

Писано в Париже,

28 февраля 1839

Генрих Гейне

Страдания юности

Сновидения

«Мне снился пыл неистовых измен…» Перевод В. Зоргенфрея

Мне снился пыл неистовых измен,

И резеда, и локоны, и встречи,

И уст сладчайших горестные речи,

И сумрачных напевов томный плен.

Поблекли сны, развеялись виденья,

И образ твой, любимая, поблек!

Осталось то, что воплотить я мог,

Давно когда-то, в звуки песнопенья.

Осталась песнь! Лети же ей вослед,

Исчезнувшей давно, неуловимой,

Сыщи ее и передай любимой

И призрачной мой призрачный привет.

«Зловещий грезился мне сон…» Перевод М. Михайлова

Зловещий грезился мне сон…

И люб и страшен был мне он;

И долго образами сна

Душа, смутясь, была полна.

В цветущем – снилось мне – саду

Аллеей пышной я иду.

Головки нежные клоня,

Цветы приветствуют меня.

Веселых пташек голоса

Поют любовь; а небеса

Горят и льют румяный свет

На каждый лист, на каждый цвет.

Из трав курится аромат;

Теплом и негой дышит сад…

И все сияет, все цветет,

Все светлой радостью живет.

В цветах и зелени кругом,

В саду был светлый водоем.