Лорд Дарси [Магия и смерть. Слишком много волшебников. Новые расследования лорда Дарси] - [4]

И все равно, ни в языке, ни в манере держать себя у Ричарда, герцога Нормандского, не ощущалось ровно ничего скандинавского. Он не только принадлежал к старейшей и наиболее могущественной династии Европы, но и был крещен именем, выдающимся в этой семье. Имя Ричард носили семь королей Империи; по большей части это были хорошие короли, хотя, быть может, и не всегда «хорошие» в житейском смысле слова люди.

Даже старина Ричард I[4], довольно-таки разнузданно проведший первые сорок с чем-то лет жизни, потом остепенился, взялся наконец за правление королевством и справлялся с этим делом великолепно все оставшиеся ему двадцать лет. Долгое и мучительное выздоровление от полученной при осаде Шалю раны странным образом изменило его к лучшему.

Все еще оставались шансы, хотя и небольшие, что герцогу Ричарду представится случай поддержать честь своего славного имени и в роли короля. Закон гласил, что в случае смерти суверена парламент должен выбрать королем одного из Плантагенетов, и, хотя избрание одного из двоих сыновей Джона Ланкастерского было гораздо реальнее, чем избрание Ричарда, полностью отбрасывать такую возможность было нельзя.

Ну а тем временем честь своего имени будет поддерживать герцог Нормандский.

Свершилось убийство, значит, должно свершиться и правосудие. Граф д’Эвро был знаменит своим справедливым, хотя и суровым судейством почти так же, как и своим распутством. Равно так же, как его развлечения не знали никакой меры, его правосудие не сдерживалось милосердием. Тот, кто его убил, получит и правосудие, и милосердие — насколько такое милосердие будет во власти Ричарда.

Хотя Ричард этого и не формулировал, даже мысленно, он считал про себя, что роковой выстрел произведен или униженной, подвергнутой насилию женщиной, или каким-либо мужем, которому милорд граф наставил рога. В результате, не зная, собственно, ничего о деле, герцог заранее был склонен к милосердию.

Ричард опустил письмо в почтовый мешок, который этим же вечером пересечет Канал на борту пакетбота, и повернулся в сторону худощавого человека средних лет, чем-то занимавшегося за письменным столом в другом конце комнаты.

— Милорд маркиз, — окликнул он задумчиво.

— Да, Ваше Высочество? — Маркиз Руанский поднял глаза от своей работы.

— А насколько правдивы все эти истории, что рассказывали про покойного графа?

— Правдивы, Ваше Высочество? — Маркиз немного задумался. — Я бы поостерегся давать точную оценку. Как только у человека появляется такая репутация, число приписываемых ему прегрешений быстро начинает превосходить число действительных. Без всякого сомнения, многие из историй, что рассказывали про него, — сущая правда; с другой стороны, много и таких, которые имеют очень слабое отношение к фактам. В то же время очень вероятно, что есть много происшествий, о которых мы никогда и не слыхивали. Однако совершенно точно то, что он признал себя отцом семи незаконнорожденных сыновей, и я бы рискнул сказать, что при этом он проигнорировал нескольких дочерей, — все это, обратите внимание, от незамужних женщин. Установить его адюльтеры, конечно же, значительно труднее, однако, думаю, Ваше Высочество может быть уверенным — они случались далеко не редко.

Откашлявшись, маркиз добавил:

— Если Ваше Высочество ищет мотивы, боюсь, что людей с мотивами чересчур много.

— Ясно, — сказал герцог. — Ну что ж, посмотрим, какую информацию добудет лорд Дарси.

Он поднял глаза на часы:

— Они должны быть уже там.

Затем, будто отбрасывая дальнейшие размышления на эту тему, герцог взял со стола новую пачку документов и вернулся к работе.

Понаблюдав за ним несколько секунд, маркиз слегка улыбнулся — молодой герцог относился к своим обязанностям серьезно, но достаточно уравновешенно. Несколько романтичен — но какими были в девятнадцать мы сами? Во всяком случае, ни его способности, ни благородство сомнений не вызывают. Кровь королей Англии всегда дает о себе знать.

* * *

— Миледи, — мягко произнес сэр Пьер. — Прибыли следователи герцога.

Миледи Элис, графиня д’Эвро, сидела на обитом золотой парчой кресле. Около ее кресла с лицом очень серьезным и печальным стоял отец Брайт. На кричаще ярком фоне стен приемной две их фигуры выделялись словно чернильные кляксы. Обычное для священника черное одеяние отца Брайта оживляла только ослепительная белизна кружевного воротничка и манжет. На графине было черное бархатное платье — графиня всегда ненавидела черный цвет, и в ее гардеробе не нашлось ничего подходящего, кроме траурного платья, сшитого восемь лет тому назад, когда она хоронила свою мать. Казалось, что от печального выражения лиц черный цвет становился еще чернее.

— Пригласите их, сэр Пьер.

Голос графини звучал ровно и спокойно.

Сэр Пьер распахнул дверь, и в комнату вошли трое — один одетый как дворянин и двое в ливреях герцога Нормандского.

Дворянин поклонился и сказал:

— Лорд Дарси, главный уголовный следователь Его Высочества герцога и ваш слуга, миледи.

Говоривший был высоким шатеном с худощавым, довольно приятным лицом. В его англо-французском отчетливо ощущался английский акцент.

— Рада познакомиться, лорд Дарси, — сказала графиня. — Это наш викарий, отец Брайт.