Лорд 5 - [40]

- Шарахнуть бы здесь как следует, Киррлис, чтобы у немчуры поджилки затряслись, - произнёс Прохор. – А там, глядь, и солдатики ихние в окопах забегают, что твои клопы, когда услышат про бучу здесь. А то у этих подлюк сердце за родных спокойно уж слишком, так пусть…

- И поднять раньше времени шум, - покачал я головой, обрывая его фразу. – Перед главной операцией ударим где-то ещё, чтобы раздёргать силы у гитлеровцев. Сейчас осмотрим концлагеря.

Я собирался в очередной раз повторить трюк с использованием заключённых в шталагах. В Восточной Пруссии таких было больше десяти и ещё несколько трудовых, где содержались так называемые восточные рабочие, а по факту рабы, угнанные из СССР с оккупированных территорий. Если верить сведениям, которые мне предоставила Белогора, то немцы залегендировали их присутствие у себя на Родине. Вроде как не рабы они, а наёмный персонал, добровольно приехавший в Германию, пока дома идёт война. По документам остабайтерам тут даже платят зарплату. Крупных рабочих лагерей здесь три. С одного рабов направляют на химический завод, с другого в порт, с третьего на ремзавод. Крепких мужчин там мало, в основном юноши и девушки, чуть меньше взрослых женщин. И совсем мало детей и стариков.

На облёт и беглое знакомство с концлагерями ушёл весь день и часть вечера. Были здесь небольшие шталаги, где содержались меньше двух тысяч, и один огромный, набитый десятками тысяч пленных красноармейцев. Вернее, девять из десяти лагерников были советскими солдатами. Среди остальных имелись даже немцы. Вот только содержались они отдельно друг от друга, и отношение к красноармейцам и немецким преступникам было разное. Последним жилось чуть-чуть легче. Один из лагерей меня заинтересовал. Он находился далеко от населённых пунктов, насчитывал около пяти тысяч пленных и неполный батальон охраны. Заключённые состояли полностью из красных командиров и по документам две трети из них являлись ярыми фанатиками и последователями коммунизма, предпочитавшие истязательства и смерть вместо того, чтобы пойти на службу к немцам. В тех же документах завороженный комендант шталага показал мне пункт, который указывал сколько должно быть уморено пленников в день, в неделю и месяц. Контроля за лагерем с внешней стороны как такового не было. В том смысле, что проверяющие и гости со стороны сюда заглядывали раз в месяц. В голове у меня немедленно родился план, как заменить местных гитлеровцев своими людьми, подчинить магией остальных и превратить концлагерь в место подготовки будущего удара по Восточной Пруссии. Жаль, что не смогу провернуть такой же трюк с самым большим, где аж на две дивизии бойцов наберётся. И очень злых бойцов, вкусивших немецкое гостеприимство и готовых отомстить за смерть товарищей и издевательства надсмотрщиков. Конечно, небольшую боевую группу я там создам, чтобы было кому с охраной разбираться. Но особой поддержки в захвате целой области оттуда не стоит ждать.

Мысленно заранее пожалел, что вряд ли согласятся присягнуть мне те несколько тысяч командиров, на которых у меня грандиозные планы. А жаль. Мне бы такая армия пригодилась в дальнейшем.

«Хотя не факт, что они выживут, - подумал я. – Бойня будет страшная. В одном Кёнигсберге сидит многочисленный отлично вооружённый гарнизон. В портах крупные силы у немцев. И раскиданы по области ещё немало частей СС с обычными армейскими. На границе стоят несколько полков».

На следующий день у меня состоялась встреча с одним из предводителей русских эмигрантов, бежавших из России во время революции. Это был не один из тех военачальников царской армии, про которых мне рассказывал Тишин. Данная личность предпочитала сидеть в тени. Но влияния и сил у сильно немолодого мужчины было больше, чем у всех полковников и атаманов, возглавлявших часть белоэмигрантов в Германии и соседних странах. Вышел он, так сказать, на свет из-за того, что на встречу приду я лично, а не пришлю кого-то из своих подчинённых.

Про него я знал, что он из царских генералов, которые сражались на германском фронте от начала и до конца войны. Большевиков он не любил, но признавал, что они смогли превратить аграрное государство, заваливающее Европу зерном, мясом и птичьими яйцами, в мощную индустриальную страну. А вот немцев он ненавидел всей душой, считая, что те больше всех виновны в развале России. На втором месте стояла Англия, которая сначала втянула его Родину в бойню, заранее назначив той роль поставщика пушечного мяса, а потом отказалась принять российского императора с семьёй. Последнего, кстати, генерал не жалел, хотя вслух такого не говорил никому. По его мнению, Николай Второй сам был виноват в случившемся, запустив управление государством и больше веря иностранцам и иностранным родичам, чем собственным советникам, у которых сердце кровью обливалось при виде того пути, на который свернула страна. Один из них даже отговаривал от вступления в войну, предупреждая, что англичанам нужны русские солдаты в качестве мяса, чтобы ими забросать немецкие позиции. Но Николай предпочёл ответить на просьбу Георга, своего кузена, а не встать на сторону соотечественника-патриота.