Лопатка - [19]

Наутро Степан Ильич уже жалел, что спьяну разоткровенничался с братом, которого привык считать сопляком и непутёвым. Сорок три года мужику, а ни жены, ни детей. Не сидел, а хуже бича. Перекати-поле. А получалось, что, раскрыв брату душу, Степан Ильич попал к нему в зависимость. И чего ради? Один пьяный базар, и больше ничего.

Но Фёдор не обращал внимания на братнино похмельное раскаяние. На правах более опытного в нынешней жизни, он как ни в чём ни бывало наставлял его, как вести себя в Москве, к кому идти, как себя держать. Он как бы оказался теперь старшим, но ничуть не кичился этим и говорил со Степаном просто, без гонору. Степану это в глубине души нравилось, и он, хоть и огрызался, сам про себя удивлённо отмечал, что младшй - единственный из вольных, кто ему не в тягость.

Фёдор всучил брату пятьсот долларов на дорогу, заверив, что после рейса денег у него у самого шквал, и тут же научил менять валюту на рубли в обменном пункте: К мафии и не суйся. Тебе с твоим паспортом сразу новая статья. А в последний момент, махнув рукою так, будто вбивал несуществующую шапку в грязный вокзальный пол, Фёдор воскликнул:

- Чего ж я думаю, к едрене матери? В Москве сто лет не бывал. Пойдём менять твой билет. В СВ поедем.

Неделю шёл поезд до Москвы. Неделю всё вправо и назад, вправо и назад откручивалась за окном то тайгою, то степью всё одна и та же страна. А братья сидели в двухместном купе за жиденьким столиком - или казался он жиденьким, когда Фёдор водружал на него громадные предплечья - попивали то водку, то чаёк и неспешно разговаривали. О чём - Степан Ильич после затруднялся припомнить. Вроде казахских певцов: что вижу, о том пою.

Говорил больше Фёдор. Он рассказывал, а Степан дивился: толком и образования у брата никакого, и на руководящих должностях он не бывал, но как же много держит в себе эта большая лобастая голова! Свистела мимо окон холмистая читинская степь - и Фёдор объяснял про бурятские дацаны, про разницу между Большой и Малой Колесницами и про то, зачем сверкают на вершинах сопок серебряные точки буддистских молелен - або.

Стучал поезд скалистым берегом Байкала - и Фёдор знал, сколько метров до дна в самом глубоком месте священного озера, и как ездить по льду на грузовиках с открытыми дверцами, и почему Байкал долго не встаёт зимою.

Проезжали Екатеринбург, бывший Свердловск - и Фёдор посвящал брата в историю вторчерметовской, шарташовской и уралмашевской шпаны, в новейшее время вылившуюся в столь грозную картину властных группировок, что и самой Москве впору.

Где не бывал Фёдор сам - оттуда были у него приятели и знакомые, и, как у рачительного хозяина ничего в доме не пропадает, так и в умственном хозяйстве Фёдора всякий пьяный рассказ, всякая мимолётная встреча шли в дело. И покалывало Степана: прям и искренен с ним брат, и тепло заботится но ведь и его, Степанову, жизненную историю не выпустит из рук, приберёт на полочку, чтобы потом при надобности достать не ища.

В Москве нашёлся у Фёдора друг, который уезжал в отпуск и рад был оставить квартиру под присмотр степенным людям. Первые дни, покуда они примерялись к учреждениям, которых наплодилось куда больше, чем помнил Степан по прежней жизни, всё продолжался у них состроившийся под стук поездных колёс лад. Вечерком, взяв для уюта пол-литра в Двадцати четырёх часах напротив (тоже новшество - эти круглосуточные магазины! Но вроде бы невредное), вели они неторопливые беседы. И уже прояснялось, как вернее дать ход степановым бумагам - но на пятый день их пребывания в Москве вроде бы случайно, а если вдуматься, то роково, встретился им тот самый Юрий Павлович Алданов, который девять лет назад, как доподлинно было известно Степану Ильичу, отправил его за решётку.

Тогда лихорадкой колотило его желание: попав в Москву, найти Юру Алданова. Не убивать, нет - а лишь молча посмотреть в глаза. Так посмотреть, чтобы до конца дней своих тот по ночам просыпался в холодном поту, преследуемый кошмаром сегединского взгляда. Девять лет назад Степан Ильич в Москву не успел - опередили люди в штатском. А нынче стоял он на залитой солнцем Садово-Кудринской улице, сам сморщенный и бледный - а бывший начальник и бывший друг не торопясь выставлял на тротуар ногу в сверкающем ботинке, вылезая из так же зеркально сверкающего автомобиля.

Юрий Павлович был сед, но благородно, красиво сед. К своим почти шестидесяти годам он пришёл не худ и не толст и держался при небольшом росте молодецки. На нём не было ни золотых цепей, ни перстней, но от всей его фигуры, облачённой в светлый летний костюм, веяло не просто деньгами, а очень большими деньгами. Заробевшего старшего Сегедина Юрий Павлович приветствовал с высшим шиком аристократа, то есть просто и дружески:

- Степан! Какими судьбами? - и искренняя радость прозвучала в его голосе.

Он глянул на простые часы с сероватым браслетом - Степану Ильичу и невдомёк было, что это Ролекс, который стоит столько же, сколько автомобиль у человечка помельче - извинился за занятость и тут же назначил обоим братьям встречу в гостинице Олимпик-Пента. Чтобы не вводить братьев в большее смущение, Юрий Павлович не стал объяснять, что в Олимпик-Пенте он посещает плавательный бассейн и тренажёрный зал.