Лопатка - [21]

- Помнишь, вы с ним о всякой чепухе болтали, и он стал объяснять, что времена нынче пошли другие и утюг на пузо ставит только шпана и шпане? А у серьёзных людей всё интеллигентно. Вы меня не поняли? На другой день двое в подъезде, очередь в корпус, контрольный в затылок. Я ещё подумал: к чему это он? Палыч зря никогда не базарил... Потом-то, когда он о моём деле заговорил, я понял: это он меня предупреждал. Если не отступлюсь, то и меня встретят в подъезде. И автомат у тела оставят. Автомат нынче не дороже штуки баксов, я узнавал.

- Думаешь, он пойдёт на это?

- Пойдёт. Если я заговорю, серьёзные неприятности ему, конечно, грозить не будут. Дело давнее. Но он, гад, - рука Степана Ильича судорожно стиснула чайную ложку, - он, гад, в швейцарском посольстве свой человек. Дипломатических приёмов завсегдатай. Ему статьи в Московском комсомольце не нужны. Эта сука слов на ветер не бросит.

Фёдор посоветовал лёгким тоном:

- Брось, Степаха. Не бери в голову.

- Брось? Это ты мне говоришь? А тебя в жопу всей камерой трахали? С-сынок...

Фёдор не ответил, только подбородок почесал. Ему, правда, такого пережить не привелось. Однажды, ещё на флоте служил, подступились любители из годков. Он их легонько приласкал: обошлось без переломов, но фингалы у охотников до мужского тела остались знатные. Потом всё стало по-хорошему, с одним из этих сладострастников он даже бражку пил на камбузе, как с другом.

А Степан продолжал, дрожа от злобы:

- На следствии всё параши подгонял: про него и про их мафию чтоб ни звука - иначе, дескать, мне самому групповуху прилепят. Я и взял всё на себя, дур-рак. Упереться бы мне - получил бы лишнюю пятёрку в зубы. Амнистия, один хрен, всех сактировала. Зато и этот, и зам. министра из дырявой кружечки попили бы. Думаешь, он не знал, как я на зоне живу? Мог помочь за то, что я их всех отмазал? Через министерство, через ГУИТУ... Как же, жди... Ох, жалею, что я их тогда не пустил под трамвай.

И опять промолчал Фёдор, не стал напоминать, что не о лишнем довеске к сроку шла тогда речь. Больше чем уверен он был: имелись в руках алдановской команды материалы об Изабелле - и стоило им заговорить... А брата раздирало на части и памятью, и свежею обидой, и он бросал бессвязно:

- Сам видишь, как он живёт. Мерседес, говоришь, ручной сборки! Что, я бы так не мог? Да у меня голова во сто раз лучше, чем у него. Просто он зам. министру был свояк, а я отродье ссыльного. Может, моей семье на подмосковной даче б не дышалось? И сын был бы человек, и дочь как дочь, а не подзаборная... прости, Господи.

- Брось, Степаха, - твёрдо повторил Фёдор. - У Алданова что, жизнь? Бронированные дверцы зря не ставят. Сегодня французский коньяк и сигары, а завтра полчерепа долой. Когда говорил про контрольный в затылок - он не столько тебя, сколько себя имел в виду. Может быть, сам того не сознавая.

Степан слушал и не слышал, и всё повторял:

- И я, и я бы мог так! Ему - всё, а меня - в грязь. Да-а...

С того дня между братьями как кошка пробежала. Степан Ильич не мог простить Фёдору его спокойствия и добродушия. По странной, но твёрдой закономерности злоба Степана к предавшему его и процветавшему Алданову обратилась на ни в чём не повинного брата. Она дошла до того, что вскоре Степан уж и смотреть на Фёдора не мог, и отвечал ему только сквозь зубы.

Степан Ильич принял предложение Алданова и уехал на Лопатку. Фёдор остался в Москве ещё на недельку - корешей повидать, и Сегедин не мог не оценить такой деликатности брата. Провести с ним неделю обратной дороги в одном купе было бы немыслимо. Впрочем, на руках у Степана Ильича теперь были деньги, и он мог себе позволить не поезд, а самолёт - и даже Боинг, и даже в салоне бизнес-класса. Полузабытые слова: командировочные, аванс, подъёмные были для него как музыка.

Но музыка та звучала невесело... Впервые он ехал на Лопатку не хозяином, а шестеркой. Шестеркой к Малкину. Сам Малкин был шестёркой у Алданова, а Алданов шестерил ещё кому-то, кто выше его - и так всё это было тошнотно и беспросветно, что Сегедин даже зубами поскрипывал от гадливого наслаждения. Чем хуже, тем лучше. Пусть.

Глава седьмая.

Невесёлая жизнь

Галина Петровна проснулась разбитая. С вечера мучила бессонница. Потом удалось наконец заснуть, но вдруг во сне стало плохо с сердцем. Тошнило. Глотала нитроглицерин, держала валидол под языком. Когда дурнота отпустила и Галина Петровна снова начала задрёмывать, в прихожей загрохотало, будто потолок обрушился. По раздавшимся там голосам Галина Петровна поняла, что сын снова вернулся пьяный и снова привёл кого-то. Это было уж слишком!

Набросив халат и сунув ноги в шлёпанцы, Галина Петровна ворвалась в прихожую и в два счёта выставила незнакомого пьяницу за дверь. Серёжка взбрыкнул было, но Галина Петровна не настроена была рассусоливать:

- Не нравится? А ну пошёл вон! Щас загремишь у меня по лестнице вместе с дружком.

И стала наступать на него, макушкой едва доставая ему до подбородка. Серёжка сразу прикусил язык, поворчал ещё для виду, как попало сковырнул ботинки с ног и поплёлся спать. Она уж не стала делать ему замечание, чтобы обувь аккуратно поставил. Нагнулась сама - и тут в глазах потемнело, Галина Петровна перестала понимать, где пол, где потолок, и счастье ещё, что удалось разогнуться и сесть на полочку для обуви. Если бы упала посреди прихожей - то так бы и пролежала до утра. Серёжка, пьяные глаза, и не догадался бы, что мать в обмороке.