Лопатка - [18]

Тут грянула амнистия.

Бессознательно рассчитав силы на десять лет срока, Сегедин в последние годы уже и не тяготился жизнью в неволе. Часто, пересекая зону по делам, бросал он взгляд на эти ворота, замыкающие бетон и колючую проволоку зонного ограждения и, на первых порах в злой тоске, а впоследствии спокойно думал о том, что такое простое для вольного дело: отсчитать тридцать шагов и оказаться наружи - для зэка так же недоступно, как полёт на Луну.

И вот, на год раньше ожидаемого и вновь не по своей воле, он сам прошёл эти тридцать шагов, одетый в те же джинсы и в ту же ковбойку, в которых десять лет назад его вывели из владивостокской квартиры.

На той стороне бетонной ограды, которая отсюда вполне сошла бы за ограду гражданского предприятия, он сразу понял, что освобождение мучительнее и жесточе ареста. И тотчас же его смял, взмёл и закружил вихрь новой жизни.

Хуже всего были встречи с близкими.

Почему они так назывались?! Заклятый враг - начальник отряда - ближе был Степану Ильичу, чем эта старуха, которую ему нужно было снова называть женой. Или этот неприятный мордатый парень - как в нём узнать родного сына?

А дочь? Когда-то смешливая и любящая подластиться девчушка - теперь разве что официально не называется блядью. Она же не говорит, она шипит змеёй. Может быть, она близкая?

Горек пришёлся Степану Ильичу Владивосток, куда он ехал всё-таки с некоторой надеждой.

Тут, как по нечистому наущению, дошёл до него слух, что Генка-бульдозерист, ещё до его директорства на Лопатке раздавивший сонного старателя, ловко сумел вывернуть судимость себе на пользу и теперь до него рукою не достать. Едва ли не в Думе заседает. Вспомнились и другие истории, шепотком разносимые по зонам - о Буриеве, например.И ухватился Сегедин: а я-то чем хуже? Уж я по всем статьям пострадал от застойного произвола. Раньше называлось хищение государственного имущества, а нынче был бы я пред-при-ни-ма-тель! И самое главное: из Владивостока никаких льгот себе не выхлопочешь, тут Толстошеиным с Наздратенками не до сегединского дела. Значит, ехать в Москву. Значит, не видать больше постылых физиономий так называемой семьи.

Наскрёб Степан Ильич денег на плацкартный билет в поезде Россия. Топтался у кассы, разглядывая желтоватую бумажку с бледной компьютерной печатью. Ох, не так езживал он когда-то в столицу! Про поезда и знать не знал: откуда у руководителя время в них трястись? В аэропорт приезжал к окончанию посадки, к начальнице смены подходил с коробкой конфет, с шампанским, с французскими духами - и без всякой регистрации был в самолёте первым на лучшем месте, и стюардессы строили ему глазки. Перетряхивает жизнь людей.

Перед самым отъездом нагрянул во Владик брат Федька. Носило его в рейс а теперь возвращался в Сопковое, куда в этот приезд Степан Ильич ни ногой. Не хотелось Сегедину видеть и брата. Знал, что при виде ещё одного так называемого родного лица ничего не испытает, кроме бессильной злобы. Хоть бросайся с кулаками - да где взять кулаки на такого лба?

Не хотелось, а пришлось - и нежданно эта встреча принесла облегчение.

Вся родня - кроме, может быть, сына, которому на всё было наплевать смотрела на Сегедина с затаённой опаской. В разговорах старательно обходилось всё, связанное с его отсидкой - а о чём же ещё говорить недавнему зэку, как не о зоне?

Федька же, с ходу облапив ручищами, отстранил, посмотрел голубыми глазами да как гаркнет:

- Ну, здоров, зэчара! Червонца-то не домотал - надоело, что ли?

И захохотал, ласково оглядывая брата.

Федька не похудел и не погрузнел. Всё такой же был здоровый, как лось, только волосы стали цвета соли с перцем.

- Так за встречу, что ли? - и сразу потянул из дорожной сумки литр импортной водки.

- Мне нельзя, - угрюмо отказался Степан.

- А мне можно? - отмёл Фёдор. - Я, если хочешь знать, вообще абстинент. Йоги не пьют. Но за встречу-то надо?

И Степан Ильич оценил, что, верно, надо. Здоровье беречь! - а на кой оно, здоровье?

Сели, выпили. Выпила с ними и Галина, и уже не казалась чужой бабой. Тоже ведь и её можно понять. Девять лет ждала, письма писала. Замуж ни за кого не перевышла, хотя и оставил её Сегедин очень видной женщиной. А теперь долгожданный муж вернулся и за две недели двух слов не сказал. То лежит на диване, то ходит из угла в угол, что твой зверь в клетке.

Федька балагурил, рассказывал анекдоты про президента, который сейчас как раньше генсек, про каких-то новых русских. Не забывал подливать, но сам пил умеренно и брата не неволил. А Степану водка вдруг пошла в охотку, чего сам не ждал, и, хоть и не шутил и не смеялся, но разговорился и он и стал вспоминать случаи из прежней, директорской жизни. А когда Галка пошла спать - поцеловала его при шурине, а раньше, наедине, не решалась - совсем развязался у Сегедина язык. Рассказал он брату обо всём, чего не собирался открывать никому и никогда: и как в первую ночь после ареста на него надели юбку, и как жил он на зоне петухом, и как болел туберкулёзом, и как внутренне переламывался. Фёдор слушал внимательно, то поддакивая, то вставляя вопрос.