Лопата - [6]

 Дан заступился за брата.

 — Что он говорит не так? Дельно говорит. Где теперь еду брать, если земля пустая? Только в набегах на соседей. А отец наш воин. Да еще какой. И сила его не меньше моей. А он под лопату. Как баран.

 Дану Вит ничего не сказал. Повернулся и пошел в дом.

 — Он Милаву обрюхатил, — тихо сказал Юру Дан, и Юр то ли не расслышал, то ли не понял.

 — Что?.. Кто обрюхатил?.. Вит?..

 — Отец.

 — Да брось! С чего ты взял?..

 — Милава сказала.

 — Когда?

 — Сегодня. Как грозой огороды смыло. «Это же голод, — и заплакала. — Дитя мое умрет. И это за мой грех». Я спросил: «За какой?..» — и она сказала.

 Юр подошел к брату, обнял его одной рукой.

 — И ты ее не убил? Отпустил?

 — Как я убью? Когда в Смоленске, как только увидел, во мне как гром ударил: «Моя!» А дотронулся — заколотило всего. Как будто бабы не было никогда. Она кинжал турецкий, кривенький такой, из паха: «Силой возьмешь — никогда твоей не буду!» А я взял. Не удержаться было. Может, из-за этого она с отцом. Чтобы отомстить… Хоть сказала, что и он силой взял. Но его полюбила. Так, сказала, что насмерть. Вот как так?..

 — Что как?

 — Его полюбила, меня — нет. Из-за того самого…

 — Видно, не из-за того. Ты догадывался?

 — Мелькали мысли. Но…

 — Но не верил в то, о чем думалось?

 — Не верил.

 — И не спрашивал ее?

 — Нет.

 — Тогда зачем?

 — Что зачем?

 — Зачем призналась?

 Дан пожал плечами.

 — Не знаю. Спросил сегодня про грех — она и сказала. Проговорилась.

 — Но могла ж про другой грех сказать?

 — Могла.

 — А сказала про этот. Почему?

 Дан не выдержал, оттолкнул Юра.

 — Что ты ко мне прицепился! Почему, почему?.. Голода испугалась. Или испугалась, что сам узнаю!

 — Как? Сегодня отцу конец — и как бы ты узнал? Никто бы не узнал никогда. А она призналась. Почему?

Дан едва не накинулся на Юра.

 — Да не хочу я знать, почему! Какая мне разница, почему! Мне надо думать, что делать, а не о том, почему призналась!

 Юр не отступил, снова обнял брата.

 — Да. Надо думать, что делать. Раз Милава придумала что-то.

 Дан вдруг обмяк.

 — Я знаю, что… Ну, догадываюсь… Помнишь, я сказал тебе, что Агну в Альконах засек, потому что ты из-за нее без руки остался. Так нет… Я там и не помнил, что ты без руки. Оно как было… Мы ворвались — Агна перед Давмонтом на колени. Ноги ему целовать. «Только не забивай Миндовга! Он не виноват! Это мой грех, это я виновата, что полюбила его и осталась с ним! Меня убей, только его не убивай!..» Давмонт растерялся, не ожидал… Тут Миндовг на нас кинулся. Давмонт его засек, а я Агну… Пополам разрубил! От шеи до паха. Курва! Я понял бы, если б за детей попросила. А она за него! Он мужа ее, семью унизил, над Кревом, над Нальшей надругался, а она… Так и Милава за отца, понимаешь? Он силой ее, а она мне: «Я его одного люблю! Хоть убей!..» Вот у мужиков такого быть не может, а у них есть. У этих баб. Так что она…

 — Тит! — позвали с улицы. — Ты дома? — и не ожидая ответа, во двор ступил вайдэлот Тур со своими жрецами. — Где отец? Пора.

 Из дома вышел Вит, за ним отец. В белом исподнем, перевязанный поясом с тевтонским мечом, подаренным когда-то великим князем Миндовгом. Повернулся лицом к дверям, встал на колени, поцеловал камень порога. Поднялся.

 — Я готов. Юр, дай лопату… — И наклонился к уху Юра. — Если не справишься лопатой, мечем засечешь.

 Вот придумал! «Мечом нельзя…» — подавая лопату, попробовал поспорить Юр, но отец не стал его слушать.

 Вышли на улицу. Впереди вайдэлот Тур со жрецами, за ними Тит с мечом на поясе и лопатой на плечах, за Титом трое его сыновей. Вдоль Кревлянки двинулись к Яриловой горе.

 — Тит, — спросил, когда прошли половину дороги, вайдэлот Тур. — Скажи мне, ты сдурел? Или в детство впал?

 — Состарился я, Тур.

 — Да при чем тут состарился, не состарился? Люди уже забыли, когда у нас кого-то лопатой забивали. После того, как сын Драговита не добил отца, и тот два года лежа промучился, стал забываться обычай. А ты за него уцепился. Почему? Только не говори, что сыновья тебя в запечье гонят. Я давно тебя знаю, ты сам их загонишь, если захочешь. Разве не так? А, Вит?

 — Загонит, — сказал из-за спины отца Вит. — Если захочет.

 Тит выше вскинул руки на лопату.

 — Не захочу. Хотеньев во мне уже никаких не осталось. — И добавил, помолчав: — Кроме одного.

 — Какого? — повернулся к нему вайдэлот Тур. — Какого одного?

 Тит усмехнулся.

 — Скажу — не исполнится.

 — Усмехается он, — плюнул под ноги вайдэлот. — Голове на плечах быть полчаса осталось, а он усмехается…

 Подошли к Яриловой горе, у подножия которой уже толпились кревляне, а на вершине, раскинув руки, стоял недвижно, как крест, верховный вещун Криве-Кривейта. В белом плаще и красной, отороченной белой тесьмой и подвязанной белым поясом с бычьими хвостами на концах, тунике. «Сейчас снова проклинать начнет…» — подумал Тит, но верховный вещун смотрел, как поднимаются вслед за вайдэлотом люди в гору, и молчал. Поднялись, стали кругом — и Тит пошел по кругу, завершая свой земной путь. Один круг, второй, третий… Шел, ни о чем не думая, ни про что не вспоминая, ни о чем не жалея, да о чем жалеть? Круг за кругом, год за годом, изо дня в день работа, пот, мозоли, кровь, войны, битвы, просвета между ними не видел — и это жизнь? Лишь под конец блеснула, как солнце на мече, любовь, но как бы украденная, так что ж: цепляться за нее? Тем более, что не у постороннего человека украденное, как Миндовг у Давмонта украл, а у сына своего — вон он стоит около вайдэлота Тура, из-подо лба смотрит, ожидая, когда его брат младший отцу череп раскроит. Так Тит на его месте и не ждал бы. В постели вместе с Милавой задушил бы…